Русское поле

Как в Липецкой области девять сел и деревень объединились, чтобы отстоять свою землю

История в фотографиях

В Липецкой области есть пахотное поле размером 50 гектаров со старинным усадебным прудом. В овражной балке живут косули и зайцы, в пруду — бобры, жители ближайших деревень привыкли ходить туда отдыхать и на рыбалку. Но в конце ноября 2021 года они узнали, что местные чиновники решили построить на этом поле областной полигон для захоронения отходов. Проще говоря, каждый год закапывать в землю «вагонный состав мусора» — не меньше 250 тонн. Управление экологии Липецкой области не замечает этот пруд — потому что «он не стоит на балансе сельсовета», природоохранные службы отмахиваются от людей. 

Для местных жителей будущая свалка на плодородном черноземе и незнакомый арендатор, который и должен заняться строительством полигона, стали поворотной точкой. Всего четыре дня потребовалось жителям девяти сел, обычно закрытым и разрозненным, чтобы объединиться, поговорить об общей боли и выступить с протестом против мусорки. На слушания и собрания приходят все жители сел — около тысячи человек. 

Моя семья живет в одной из деревень, расположенных в непосредственной близости от места предполагаемого полигона. Я поговорила со своими соседями — и они рассказали, почему именно мусор на черноземе стал для них точкой невозврата, какая внутренняя сила побуждает их писать обращения к президенту, снимать ролики о красоте нашей природы и как с помощью частушек и веры в русский фольклор можно не допустить радикализации протеста. Моя дочка-художница, послушав эти монологи, сделала наброски на фотографиях, чтобы показать силу, которую людям дает память, сказочную силу, которая помогает им бороться за свое поле. 

«Вернулась на землю предков»

Олеся, 39 лет. Село Круглое, 1,5 километра до мусорного полигона

Новость о мусорном полигоне потрясла меня до глубины души. Знаете, это как будто электричеством тебя всю насквозь пробило. Руки-ноги онемели, в глазах потемнело. Я не отделяю себя от места проживания, у меня даже забора нет. Березы, трава, земля, лога, поля — это все мои части тела, я так это воспринимаю. А мусорка — она как опухоль получается. Кто хочет опухоль себе на тело? 

В доме мы живем втроем: мама, я и дочка. Во время перестройки из Сибири мы вернулись на землю предков. Мой прапрадед с семьей жил в этом селе. Охранял храм усадебный Михаила Архангела во время революции. Его там, в этом храме, и убили, когда советская власть пришла. Мусорка будет построена рядом с этим храмом и рядом с кладбищем двух местных сел. Вот вы сколько поколений своей семьи знаете? Я знаю все семь колен, на кладбище к каждому подхожу. 

Предыдущий сельский глава мечтал убрать наше село, сровнять с землей. Все подначивал нас уехать в цивилизацию. У нас здесь нет ни водопровода, ни газа. За водой ходим на родники. Но все же цивилизацию государство должно создать в том месте, где живут люди. Мы не крысы, чтобы бежать туда, где выгоднее. Мы ж не на корабле плывем. Это наша родная земля. Моя дочка стихи пишет о том, что у нас родственники за эту землю воевали, даже улица в честь одного из них в городе названа. Мы не на чужую землю приехали, она нам не может быть безразлична.

Помните, я говорила, что от новости о мусорке у меня руки отнялись? Так вот, эта проблема — наша ноша. И я ощущаю себя всего лишь одним пальцем на руке. Люди из других сел — тоже пальчики. И мы все объединены общим основанием — ладонью. У нас уже много пар рук сложилось для того, чтобы эту ношу взять и вынести с нашего поля. 

Сейчас я переживаю совершенно новый эмоциональный опыт. Во всех наших селах воздух напитан таким колоссальным напряжением, стрессовым состоянием. Благодаря этому состоянию я могу по трассе два часа идти на собрания в сельсовет, расположенный в соседней деревне. Машины у меня нет, автобусную остановку в нашем селе отменили. Вот какая интересная судьба получается: мой прадед стоял на защите сельского  храма, а я хожу за сельское поле биться.

Старожил

Марья Кузьминична, 92 года. Село Архангельские Борки, 3 километра до мусорного полигона

За свою жизнь я много всего видела: и войну, и голод, и перестройку. Но захоронение мусора на землях, что родят хлеб, — это оскорбление моей памяти. Я в школе отработала тридцать лет, детям рассказывала, как важно изучать природу родного края, в лес ходить вместе за грибами, на родник за чистой водой, в поле — смотреть снопы. Теперь-то в наших селах школы все закрыли. И что теперь моим внукам будут говорить их учителя? Что поле и лес отдали под мусорку? 

Недавно смотрела телевизор, и мне показалось, что глава государства строго так сказал на совещании: «Что это там такое в Липецкой области происходит? Срочно разобраться!» Я обрадовалась, на душе полегчало. Все ждала, может, повторится этот выпуск новостей. Но не было повторов больше. Вот теперь маюсь: показалось это мне или правда о нас позаботятся? 

Молодежи в наших селах стало много. Из Москвы люди переезжают к нам, из Петербурга, даже из Германии. Они умные, грамотные, сейчас нас защищают, стариков. Я знаю, что они записывали видеообращение к президенту, кто-то даже ездил с документами к нему на прием в Москву. Я очень жду ответа от главы государства, верю, что он обратит на нас внимание и поможет разобраться с этим недоразумением.

А местная администрация — не нашего поля ягоды, совсем нами не интересуются. Они думали одурачить пожилых, что мы ничего не понимаем и на слушания по поводу мусорки не придем. А мы пришли и проголосовали против нее. Все люди кричали: «Против! Против! Против!» Но учтут ли наш голос? Главе сельсовета Русанову А. В. и сельским депутатам каждый житель, а нас более семисот человек, написал свои замечания по поводу слушаний об изменении генплана и правил землепользования. И что вы думаете? На каждое замечание они написали — «нецелесообразно»! Это настоящее издевательство над нами.

Сейчас мы, пожилые, можем только молиться и рассказывать молодежи о том, что было раньше. Молодым поддержка стариков тоже нужна, за нее, как за ниточку, они пойдут дальше в жизни. 

Обретение земли

Ольга, 40 лет. Деревня Гудовка, 5 километров до мусорного полигона

Я никогда не жила в деревне, я потомственная городская. Поэтому обретение земли и места, которые были описаны в классических литературных текстах, стало для меня прикосновением к настоящему чуду. 

Идея власти строить новый полигон для мусора на первый взгляд не показалась мне ужасной. На тот момент я уже была знакома с историей мусорных бунтов в Подмосковье и знала, что мусорная реформа как раз и была задумана, чтобы решить проблемы людей, живущих рядом с полигонами. Но когда в соцсетях я увидела инфографику этого спецобъекта, то поняла, что идея местных чиновников абсурдна! Она начисто перечеркивает то, за что боролись люди в Подмосковье: в Малинках, в Волоколамске и в других местах. Получается, что федеральная мусорная реформа в нашем регионе теряет смысл. На бумаге проекты сейчас делают очень хорошие, экологичные. Но все мы знаем, как происходит их эксплуатация. Когда объект передадут управляющей компании — ищи потом ветра в поле! В нашем поле, которое надо спасать. Действующий сейчас в Липецке полигон «Центролит» в 2005 году тоже презентовали людям как уникальный, единственный в России: и сортировка в нем испанская, и захоронение мусора по мембране и в брикетах. Только вот жители Косыревки (село, рядом с которым расположен полигон «Центролит». — Прим. ТД) каждый год стонут о невозможной жизни рядом с этим полигоном.

Как-то так само собой получилось, что я вошла в число активных жителей своей деревни. Деревня небольшая, сто двадцать человек, в основном люди пожилые. Ни интернета, ни связи. Видимо, на это и была сделана ставка, что чем меньше человек знает, тем спокойнее пройдет процесс отчуждения земель под мусорку. 

Мы мирные люди, старались писать обращения во все инстанции, призывали чиновников одуматься, но, к сожалению, нас не услышали. Глава Липецкого района Давид Тодуа с жителями не общался и не общается до сих пор. В соцсетях на его страничке люди массово приглашали его приехать, поговорить, обсудить общую боль. В ответ, официально и неофициально, — тишина. Зато, как мы узнали от соседей, администрация выборочно вызванивала людей, приглашала их в свои кабинеты. С людьми вели убедительные беседы, которые могли бы повлиять на решение соседей. Пытались убедить и манипулировали чувством вины: предлагали найти новое место для мусорки, принять ответственность на себя за невывоз мусора из городских дворов, если полигон построен не будет. Этот факт считаю совсем возмутительным: работу, за которую чиновник получает деньги, он пытается переложить на население. А для деревенского человека все просто, понимаете? Если в нашей стране мама — это мама, а папа — это папа, то, следуя этой логике, поле — это поле. А вовсе не мусорный полигон. В местных СМИ постройку мусорки выдают за свершившийся факт, хотя земля еще юридически находится в сельхозназначении и изменения в генплан поселения еще не внесены. 

Активизм захватывает с головой. Буквально за несколько недель я получила невероятное количество знаний разных направлений — от экологических до технических. Работа с инициативными соседями рождает в тебе исследователя. Мы считали бобров в пруду, который попадает в зону отчуждения мусорки, нашли голубую глину на склоне лога. А вчера мне звонит знакомая из соседнего села — мы обменялись телефонами на слушаниях, подружились — и говорит, что видела краснокнижного зеленого дятла рядом с полем. Посетовала, что фотография на телефон получилась плохого качества. Люди говорят, этого дятла видели уже несколько раз. Теперь нужно думать, как нам зафиксировать его миграцию, ведь краснокнижным птицам не место на мусорке. Вот в такие моменты ощущаешь себя Василисой Премудрой: приходится применять смекалку, чтобы административная система увидела и услышала нас, чтобы она поняла, что не имеет права обесценивать все то, чем живут сельские люди.

Мне приходится очень мало спать по ночам, отпрашиваться с работы, чтобы везде успевать. В канун Нового года уровень тревожности был на пределе. Митинги нам не согласовывают, прикрываясь антиковидными ограничениями, информации в местных СМИ о нашей ситуации нет. Мы остались один на один со своей бедой. От осознания того, что людей воспринимают как нагрузку на территорию, опускаются руки. Но остается вера, что в чудесном месте чудо все-таки должно случиться.

Безграничное поле вокруг

Сергей, 46 лет. Село Черемушки, 3 километра до мусорного полигона

Давно ли я тут живу? Да всю жизнь. Бабушка моя из Круглого (самое ближнее село к планируемому полигону. — Прим. ТД), там я лет до шести жил. А потом сорок лет тут, в Черемушках. Поле-то это вначале совхозное было, потом в аренду его брали организации разные. Мы работали там на тракторах, обрабатывали эти поля. А дед мой на лошади работал на этом поле. Первый раз на коня он меня посадил лет, наверно, в пять, как раз на этом самом месте. Вот так пришло ко мне увлечение лошадьми. Знаете, какие у меня были ощущения? Помню их до сих пор: я и конь — одно целое. Он глыба, и я глыба. И безграничное поле вокруг.

В детстве и юношестве мать прекрасно знала, где меня искать. Если меня нет нигде — значит, я там, с конями. Понимаете, когда ты на коне, это не то чтобы простор. Это полет. Вот в него я вкладываю весь смысл. Я могу управлять любой техникой, от велосипеда до самолета. Но основное мое средство передвижения — это конь. Это моя отдушина. Иногда так все надоедает, тогда я прыгаю на коня — и в поле. Проскакался — и на душе легче стало. Это связь с землей, с Родиной. Вот веточки березы видите на окнах? Это с Троицы. Мы придерживаемся праздников земледельческого цикла, так же как и наши предки. Мы на распутье не встанем. Не надо к нам лезть. Глава Стебаевского поселения Русанов А. В. меня убеждал: «Да ты что, там двести рабочих мест!» Я говорю: «Я согласен, что двести рабочих мест — это хорошо, люди будут работать, будут получать зарплату, но не такой ценой». Областные депутаты бравируют тем, что нашли место для полигона рядом с городом. Мол, тариф на услугу по вывозу мусора не повысится. А наши жизни в 10 рублей оценили!

А теперь и глава поселения, и местные депутаты от народа закрылись. Молча проходят мимо нас на очередные депутатские сессии. А мы, вместо того чтобы детей растить да огороды сажать, отслеживаем, когда их сессия очередная. Ведь сейчас решение зависит только от местных депутатов — примут они генплан поселения или нет. Конечно, мы их приглашали собрать круглый стол, поговорить. Результата не было.

Какая бы власть ни была, я живу по своим устоям. Живу пять лет один со своими ребятишками (у Сергея четверо детей. — Прим. автора) — и ничего, справляюсь. И не хочу мусорку. Мне хватило одной онкологии в доме (жена Сергея умерла от онкологического заболевания. — Прим. автора), не хочу, чтобы это еще раз все повторилось… 

«Депутатам мы не верим»

Ирина, 55 лет. Деревня Долгая, 3 километра до мусорного полигона

Когда школу закрыли в 1997 году, мы все верили, что власти одумаются и снова откроют ее. Дети здесь с нескольких сел учились в две смены. На дворе 2022 год — от школы одна стена осталась. 

После пединститута в 1987 году я приехала сюда по распределению, мужа здесь встретила, он тоже молодым специалистом был. Свадьбу сыграли. Жилье нам выделили. Тихо, спокойно. Все друг друга знали. Мы до сих пор вещи во дворе все оставляем: никогда краж не было. Сейчас, конечно, людей мало осталось. Меня городские все спрашивают, почему мы отсюда не уезжаем. А я всегда отвечаю: «Вы приедьте, поживите у нас хотя бы недельку — и сами себе на этот вопрос ответите». Приезжаешь в город на два-три часа — возвращаешься выжатый как лимон. Казалось бы, почему? Ведь мы городские, до двадцати одного года я жила в городе, институт заканчивала. Нормально было все. А потом вот привыкли к этой жизни. Деревенской.

Вон поле за посадками видите? Там мусорка должна быть. Роза ветров здесь такая, что ветер дует прямо с этого поля в нашу сторону. Нам, похоже, больше всех достанется. Об экологичности мы даже разговор не ведем. Времени у чиновников на закрытие старой свалки и открытие новой уже не осталось. Что они нам сделают — временное хранение мусора? Мы знаем, что нет ничего более постоянного, чем временное. А как стонут люди, живущие с действующей свалкой, мы слышали. А ведь пятнадцать лет назад им, так же как и нам, обещали инновационный экологичный полигон. Только у нас планируют эту мусорку пятьдесят лет эксплуатировать.

Чиновники сейчас нашли удобное место: дорогу строить не нужно — параллельно слушаниям по изменениям в генплане проводят слушания по проекту съезда с М4 к полю. Нас за людей не считают. А мы ведь за чистотой и порядком в деревне сами смотрим по мере своих возможностей. Где трубу прорвало, где дерево упало, электричество оборвалось — сами ищем, сами поднимаем на уши все службы. У нас тут чистота. 

А кто будет смотреть за их полигоном? От свалки здесь все в пакетах будет. Депутаты нас убеждают всеми силами в пользе и экологичности мусорки. Но мы им не верим. Сколько мы просили свет нам в деревне сделать. До сих пор нет. А у нас школьники с фонариками ходят до школьного автобуса. Я звоню через день главе сельсовета. Обещает приехать, но не приезжает. И каждый раз на мои звонки его реакция — как будто первый раз слышит о наших проблемах. Осталась бы в вас вера после такого отношения? Вот и в нас ее больше нет. Такого резонанса, как с этой мусоркой, у нас никогда не было, ни на одно решение администрации. Людей эта беда сильно сплотила.  

Родное место не бросают

Надя, 47 лет. Село Никольское, 2 километра до мусорного полигона

Родом я с этой деревни. Дружно жили мы. Гармошка была. Родители у всех работали. Здесь же отделения совхозов были в каждом селе. Народу тьма. Женщины доярками, телятницами на фермах работали, мужчины — в поле на земле. Трактор гусеничный возил на работу через поля — зимой на санях, летом на телеге. Мы, ребятишки, в школу ходили в соседнее село тоже через поле. Много у нас с ним, с полем, историй связано. Ходили на учебу друг за дружкой гуськом и по снежным заносам, и в весеннем мокром черноземе утопали сапогами, и на тракторе гусеничном с рабочими ездили. Как-то выходили из ситуации. 

После развала Союза мы стали никому не нужны. Раньше за нас совхоз платил, за обучение, за практику — и по окончании учебы по распределению я должна была вернуться работать в свое село. Но перестройка поменяла все. Село стало дичать: все продали, все развалили, всех работников выкинули. Но мы не бросили свои дома, пожилых родителей. Родное место, оно на то и родное, что его не бросают.

Последние лет десять ситуация в селе налаживается. Люди уже в наши места едут не за работой. Работают они в основном в городе — час езды всего лишь на машине. Люди покупают тут участки, строят дома из-за хорошей экологии. Место чистое, никаких промышленных предприятий рядом нет. Красиво и тихо. Наша местность вся напитана родниками. В каждом овражке журчит, родимый. Люди из города приезжают — набирают канистрами, пищу на родниковой воде готовят. Мы позвонили специалисту по защите родников поделиться своей болью, что родник огромный попадает в зону мусорного полигона. Услышали очень циничный ответ: «Да что с вашими родниками будет!» Это ответ эколога. Вот как им верить?

С работой, конечно, туго здесь. Но на мусорке из местных никто не хочет работать. Здесь люди другого склада, сельскохозяйственного. Вот если бы нам коровник построили, многие пошли бы туда на работу по старой памяти. 

«Горло перегрызем!»

Ирина, 60 лет. Деревня Лозы, 4 километра до мусорного полигона

Наш интерес к жизни в деревне начался с увлекательного рассказа мужа сестры. Он капитан дальнего плавания. В конце восьмидесятых он со своей командой побывал в Голландии и увидел, как в этой стране живут фермеры. Глаза у него загорелись! Давайте, говорит, ребята, трактор купим и заживем так же!  

В 1991 году мы взяли эту землю под фермерство. Прямо на поле, где мы выращивали все на свете, построили дом! Здесь ничего не было, никаких коммуникаций, ни дороги. Но нам было очень интересно. Представляете, зимой вокруг ни души, только белое безмолвие. А летом работа кипит, технику в поле гоним, красота! 

Фермерством мы занимались четыре года. Много разных историй за это время случилось, и смешных, и грустных. Но результат один — продукцию сбывать было сложно. Никому мы не были нужны. 

Так же как и сейчас с мусорным полигоном — нас никто не слышит. Равнодушие административных органов зашкаливает, местные СМИ молчат. У нас ведь как в стране — пока петух не клюнет, никто не пошевелится. Пока экологическая катастрофа не случится, никто пальцем не пошевелит. Думать вперед почему-то чиновникам не положено. Может быть, потому, что весь вред жителям от будущей свалки будет недоказуем? Мы же неглупые жители, мы понимаем, что мусор будут закапывать в землю, пусть в брикетах, пусть по мембране. Но мы не верим, что птицы не порвут пакет брикета, что мыши не прогрызут мембрану. Мы не верим, что свалка не будет вонять. Каждый из нас проходил опыт вонючего помойного ведра. Забудешь вынести — вся квартира уже с ароматами. А теперь представьте масштаб мусора из области. Это не ведро. Местные чиновники не показали нам ни один российский инновационный пример полигона. Потому что его нет, так же как нет здесь и голландского фермерства.

Мечта создать новую Голландию на липецком черноземе у нас не сбылась. Но за эти тридцать лет мы обрели гораздо больше, мы обрели свой угол, родовое гнездо, место силы — называть можно разными словами, а суть будет одна. И за это место мы перегрызем горло каждому, кто попытается его осквернить.

Жизнь наших детей

Ольга, 35 лет. Село Черемушки, 4 километра до мусорного полигона

К земле тянет. Там детство. Там уютно. Спокойно. После пятнадцати лет в городе вернулись в село. Муж, я и трое ребятишек. К частному дому. К огороду. К колядкам на Рождество. И праздникам всей деревней.

«Там русский дух, там Русью пахнет» — это про наши Черемушки.

Когда мы узнали про мусорку, то стали бить во все колокола. Нам есть что терять: мы вложили весь свой капитал в дом и участок, в качество жизни наших детей. 

Общая беда объединяет. И нам нужен был богатырь из былин, такой, который защитит это поле. И знаете, что удивительно? Для нашей защиты родился этот метафорический богатырь и очень быстро растет. А рождение ему дали все жители поселения: кто-то стал его мозгом и стал заниматься организационными и юридическими вопросами, кто-то стал сильными руками, а кто-то душой, поддерживающей всех молитвой. 

Сколько жалоб на чиновников не пиши, а творчество просит выхода. То, что жило в нас многие века, стало проситься наружу тогда, когда уже совсем нет мочи терпеть равнодушие. На одном дыхании пишутся стихи, сочиняются частушки. Откуда берется рифма? Не знаю. Есть душевная боль за нашу землю, и она выливается вот в такие частушки. Звонкие, веселые, порой грубые, но с верой в лучшее. Со счастливым концом. Не можешь уснуть до полуночи, а вдохновение все прет и прет, рифма сочиняется и сочиняется. Будто сверху кто-то надиктовывает острые фольклорные песни. И у соседа так же. Глядишь, и уже веры больше, уверенности в том, что отстоим. Наш богатырь равнодушия к людям не простит и выйдет на поле брани, пусть даже и с частушками. Вот такой он, протест в селе, мирный, раскрывающий местную идентичность.

Жители Стебаевского поселения Липецкой области стараются не допустить радикализации мусорного протеста. Чтобы не ложиться под строительную технику и мусоровозы, они уже сейчас поют частушки и пишут плакаты. Мирными способами призывают власть одуматься. Представитель Партии пенсионеров и председатель природоохранного комитета Людмила Яськова отвечает селянам на возражения, что, если бобрам мусорка не понравится, они сами уйдут. Местным жителям хочется верить, что это всего лишь эмоциональный ответ областного депутата. В противном случае какую альтернативу власть может предложить этим людям? Отправиться вслед за бобрами?

• Теги:
• борьба за права
• историческая память
• протесты
• экология