«Самый дорогой будильник» — это танк

Люди идут и идут — часто переходят границу в том, в чем вышли из дома, потому что утром пошли к роднику за водой, а когда вернулись, в дом попал снаряд, или начался огонь и их отрезало от родных, или вообще у них не осталось ничего и никого, кроме собаки

Уже месяц каждое утро мне в телефон приходит сообщение от пресс-службы ФСБ России по Ростовской области, в нем приблизительная цифра «граждан, которые пересекли границу через пункты пропуска, расположенные в Донском регионе». Цифра эта не бывает меньше тысячи человек. Если умножить прибывших на дни, то только по официальным данным сегодня к России уже добавился город-полумиллионник — такой, к примеру, как Астрахань.

* * *

На прошлых выходных я работала в столовой лагеря волонтеров, что у таможенного пункта в районе Весело-Вознесенка. Отсюда до Мариуполя 70 километров по прямой.

Волонтерский лагерь случился благодаря Олегу Подгорному. Когда в Таганрог потянулись первые беженцы, Олег с друзьями приехали с водой, колбасой, хлебом и печеньем и начали кормить людей. Тогда волонтеров было трое — сегодня в группе в телеграме почти тысяча человек. Кто-то помогает деньгами, кто-то привозит гуманитарку, многие работают на месте: сортируют гуманитарку, варят обеды, встречают людей, успокаивают, кормят, помогают с вещами первой необходимости, ведут к врачу.

Смен три: дневная (с 8:30 до 19:00), вечерняя (с 19:00 до 00:00) и ночная. На каждую смену люди собираются молниеносно, едут в основном из Ростовской области. Но бывают и издалека: Волгоград, Воронеж, Москва, приехал даже парень из Калининградской области.

Самая сложная работа — в нейтральной зоне. Эмоционально сложная, потому что, как бы ты ни готовился к тому, что там можно увидеть, принять это невозможно, люди часто приходят в домашней одежде и с паспортом в руках. Некоторые раненые, почти все — после сидения в подвалах — грязные, голодные и испуганные.

Мне, как новичку, самая сложная работа не досталась: поберегли нервы, отправили в столовую.

Она находится в зоне, где беженцы ждут родных, застрявших на границе, или родных из РФ, которые должны за ними приехать. Здесь разбит лагерь МЧС, есть врач, волонтерский склад с предметами первой необходимости и столовая. Там мы и работали. Мы — это я и Маша. А наших друзей, Лену и Колю, забрали на склад, они принимали и расфасовывали гуманитарку.

Как за три взрыва отучить ребенка от планшета?

Столовая — это большая палатка в степи, сюда завезли столы и пластиковые стулья. Свет тогда еще не наладили, и мы, заступившие в вечернюю смену, разбирались с хозяйством, подсвечивая себе телефонами. Помогала нам Таня. Она из Мариуполя, третьи сутки ждет родных: они стоят в очереди на границе. Таня в прошлом управляла сетевым магазином, работала парикмахером, у нее двое детей — младшему сыну одиннадцать лет, старшему тринадцать. Таня шутит, что за последний месяц дети наконец-то отвыкли от планшетов: надо было добывать воду, учиться разжигать костер, бегать по руинам магазинов в поисках провианта. А когда вода была уже в дефиците, пацаны, знающие все лазейки в разбитых зданиях, таскали из бывших кафе баклажки с лимонадом и сидром. Газированные струи шли под напором и тушили огонь очень хорошо. Благодаря этому ноу-хау Танины соседи спасли свой подъезд.

И теперь ее старший сын крутился рядом: таскал соки для малышей, считал памперсы, фасовал по пакетам книжки и ручки. И вообще сам находил себе работу.

— Когда все началось, как ты это воспринял? — спросила я, пока мы расставляли соки.

— Как все. Не понял. У нас тогда еще была связь, и мы начали переписываться с пацанами, новости смотрели, ну такое… Вначале обсуждали, а потом привыкли. Мама только не могла привыкнуть — каждый раз во время обстрелов сильно переживала: «В коридор, в коридор! Правило двух стен!»

— Что это?

— Вы не знаете? — мальчик искренне удивился. — У нас все знают! Первая стена разлетается, вторая защищает, а третья останавливает снаряд. Надо прятаться минимум за двумя стенами. Ну вот у нас был коридор: стена, в туалете стена и в кухне стена. Мы там во время обстрелов прятались.

— А ваш дом цел?

— Подъезд был цел. Другие подъезды сгорели. Если бы не тушили, и наш бы сгорел, но мы нашли сидр, это прям помогло. Знаете, как он круто тушит? Особенно если под напором?

Другая реальность и красные ногти

Маша встала на раздачу чая-кофе, я на первое-второе. Крышка бадьи из военно-полевой кухни очень тяжелая. Когда я поднимала ее, мягко опустить не получалось и выходил короткий ровный звук: «Бах!» Таня повернулась и строго сказала:

— Не делай так! Мы же того… контуженные.

А потом засмеялась:

— Мы спасаемся юмором, хотя я сейчас не шучу.

— Ну а чем нам еще спасаться? — спрашивала подруга Тани, хриплая и ужасно веселая. — Я себе придумала, что смотрю на все через 7D-очки. А она придумала, — указала на еще одну их подругу, — что съела какую-то неправильную таблетку.

Обе засмеялись.

Я накрыла на стол: проверила количество печенья, солений, добавила хлеба. Новеньких в столовой пока не было. Но приехали автобусы — людей должны были везти в Таганрог, на вокзал. Ростовская область уже переполнена, поэтому беженцев принимают еще двадцать пять регионов России.

Пока автобусы стояли и ждали распоряжений, Маша придумала покормить людей в салоне. Мы стали носить чай, кофе и бутерброды.

Первый раз подниматься в такой автобус было страшно. Страшно смотреть в глаза, да и просто страшно видеть этих людей. Потому что в автобусах сидели те, кто перешел через границу пешком. То есть самые в экономическом смысле бедные.

Мне запомнилась девочка-подросток в розовой куртке с ярко-красным маникюром. Она сделала его на днях. Шли обстрелы, а девочка сидела в подвале и красила ногти. Вышло неровно, не очень аккуратно, но она гордилась тем, что сумела сделать себе нарядные ногти.

Девочку зовут Кристина, ей четырнадцать лет. У нее аутизм или что-то вроде. Ее папа, сухой и растерянный, попросил у меня мазь от дерматита. Когда автобусу разрешили немного погулять, я направила папу к доктору, а Кристину мы забрали в столовую. Она вошла в палатку и сказала: «Я задыхаюсь, мне страшно». И начала трястись, мелко-мелко. Надо было что-то делать с Кристиной, а что? Как успокаивают людей, которые сидели месяц в подвале? И особенно если у этих людей есть психические особенности? И я предложила первое, что пришло в голову: давай поиграем, будем дышать и считать. Кристина почему-то мне поверила — посчитала, подышала, успокоилась. Потом мы переключились на ногти, кашу и ненавистную ей кабачковую икру. Потом даже смеялись, шутили, Маша выдала нашей гостье пакет с «волшебными» конфетами — они должны успокаивать Кристину в дороге.

Когда девочка уходила в автобус, я подумала о ее розовой куртке — она там была единственным ярким пятном. И запомнилась почему-то сутулая спина ее отца в черном пальто, модном в девяностые. На пальце у отца был массивный, поддельного золота перстень. Он тоже ярко блестел в свете пограничных фонарей и отражался в затертом руками и щеками окне автобуса.

«У школы постоянно тусовался танк и дразнил»

Когда я вернулась в столовую, Таня уже разговаривала с новеньким мальчиком. Он программист, двадцать пять лет. Приятный и красивый, очень похож на сына моих соседей, практически одно лицо. Парень рассказывал, как чудом спасся во время обстрела их многоэтажки. И еще сказал, что в хрущевках выжить было проще, чем в сталинках: сталинки, начиненные деревянными перекрытиями, вспыхивали, когда в них попадали снаряды, как спички.

— Я стою, на меня щепки от дверей летят. Глушит страшно — перед глазами вспышка, ничего не вижу. Я потерялся в пространстве, стою ору. Каким-то образом выкарабкался в подъезд и спустился в подвал.

Таня понимающе кивает:

— А мы на кухне стоим. Смотрим: танк, сука, подъезжает от водонапорной башни. И стоит между двумя домами и дулом так тырым-тырым, тырым-тырым, целится и целится. Минут десять. А вокруг него в радиусе пяти метров все разлетается — мы ж видели, как оно. Я говорю: падла, сейчас шмалянет! И мы только отходим в сторону, и стекла — фух! По ушам ка-ак дало!

— А у нас у школы постоянно тусовался танк и дразнил. Стрелял, стрелял. Ну так, чтобы было.

— А какая школа?

— Первая.

— Возле первой — да. Каждое утро. В пять часов утра три раза.

— «Самый дорогой будильник» мы его называли. По нему часы можно было сверять.

— Это правда, что вы уже умеете определять тип оружия по звуку? — спросила я.

— Можем, — махнула рукой Таня. — И имена самолетам давали. Валера — это тот, который кидает две бомбы. Иннокентий — просто разведчик. И Анатолий, брат Валеры, кидает четыре бомбы.

…Про звуки мне рассказали чуть раньше, бывшая балерина Наталья Георгиевна, она месяц просидела в подвале своего дома и оттуда поняла, что звуки разных орудий различаются так же, как музыкальные инструменты.

— Ну вот вы же умеете отличить гитару от фортепиано? С оружием то же самое.

Еще она научилась ползти под обстрелами до родника, варить еду на костре и верить, что стала участницей художественного фильма, — эта вера ей, как артистке, помогает держаться на плаву. Но Наталья Георгиевна в свои семьдесят лет очень боится очнуться и понять, что она не в фильме. Пока же идет очередная серия, она сидит на пластиковом стуле с прямой спиной и ежедневником в руках и ждет из Ростова внучку.

Сумка с тушенкой и зеленый коридор

Пришли несколько мужчин. Взяли кашу, компот, с удовольствием наворачивали квашеную капусту. Один сказал, что такой вкусной капусты он никогда не ел. Я вспомнила, что под столом стояла коробка с домашней консервацией, достала острые армянские баклажаны.

— Это рай! Я не помню, когда такое ел, — рассмеялся мужчина. — Вы нас балуете!

Я опять залезла с головой под стол. Рядом были ноги учительницы танцев Натальи Георгиевны, она уже сама себе рассказывала о прошлой жизни: как они выступали в Питере, в Москве, в Ижевске, в Полтаве, а Ростов и Краснодар — это вообще не считается, это как домой.

— Я не смотрела телевизор, политикой не интересовалась. Мне было некогда, — говорила она. — У меня же танцевальные коллективы, дети! Потом, в сорок лет, заболела раком — лечилась, тоже было не до того. Как вылечилась, опять работала. Сколько мы ездили! Боже мой, сколько городов мира мы повидали! А какие талантливые у нас были малыши!..

— Вы знаете, что стало с вашими учениками?

— Как вы думаете, люди, сидящие месяц в подвале, могут что-то знать?.. Я даже не знаю, что стало с моей подругой. Мы вместе вышли, я пошла, а она вернулась: забыла сумку с документами. Минуты хватило, чтобы мы потерялись! Начался обстрел, меня повели по зеленому коридору на границу, а она осталась там, и все! Я по дурости таскаю ее сумку с тушенкой — зачем мне эта тушенка? Но Таня ее собрала. Ее зовут Танюша Серикова — мы всю жизнь дружили. Она работала на водокачке, помогала мне поднимать детей. Танюша Серикова, запишите, вдруг вы ее увидите?..

* * *
У входа к палаткам с беженцами висят списки фамилий тех, кого ищут родные, и телефоны. Эти же списки лежат и в столовой, рядом с иконами. Таганрогский Ильинский храм принес пачку дорожных иконок и листики с ручками. Люди пишут записки за здравие и упокоение, храм забирает и молится.

— А на что еще надеяться, как не на Бога? — вопрошает Таня.

И Наталья Георгиевна качает головой и что-то тихо шепчет, глядя в свою записную книжку. Балерину огибает спасатель, на секунду присаживается с чаем и бутербродами — в степи ветер, губы его растрескались, щеки алые, воспаленные. Ест он быстро, но Маша успевает уговорить его намазать мазью лицо. Спасатель стесняется и вскоре уходит.

А Наталья Георгиевна все говорит и говорит:

— У меня муж русский абсолютно: я наполовину гречанка, наполовину русская, у меня второй муж тоже русский, а жена у него теперь цыганка. У нас все перемешано. Все-все перемешано. Одни люди, одна вера — что нам делить? И как нас можно разделить? Скажите хоть кто-то, как это можно?

Я снова ухожу под стол, чтобы съесть слезы и достать новую порцию пряников и конфет.

…Смена наша длилась до полуночи. Когда заступали новые волонтеры и мы передавали дела, Таня опять просила их не греметь крышками.

В те сутки через границу Ростовской области опять прошло больше тысячи человек.

• Теги:
• беженцы
• волонтеры