Железные бабки

Такие бабы Зои, Нины и Кати живут не только в моем дворе, но и в вашем. Скорее всего, вы даже состоите с ними в родстве

Ненормальная баба Зоя

Кошка-мать пропала, когда малышам было меньше месяца. Двое суток они кричали в бесхозном сарае, потом все-таки вышли на запах еды. Видимо, тогда же и научились есть самостоятельно. С этого дня мы с соседкой Алиной бегали кормить осиротевший кошачий выводок и фотографировали-фотографировали-фотографировали на телефон: котят надо было срочно пристраивать. Ресурс друзей и знакомых был исчерпан — у всех известных нам кошатников давно по трое-четверо. Оставались социальные сети.

В одну из этих кормежек-фотосессий к нам подошла небольшая строгая старушка. Подозрительно посмотрела на меня, ласково — на котят и достала из кармана нож. Потом извлекла из пакета сардельку, ловко ее порезала на весу мелкими кусочками и положила в общую миску, откуда уже был начисто вылизан мягкий корм.

— Котята поели только что, — замахала руками я.

— Они растут, им много надо, — сурово ответила бабка. — Куда девать-то будете?

Я честно призналась, что пока без особого успеха ищем хозяев.

— Смотри, чтобы всех пристроили! Не дай бог, на улице останутся в зиму. Приду — проверю! А то ишь — фотают, фотают, а потом бросают!

И баба Зоя, местная легенда, зашагала в сторону соседней улицы.

Когда она идет с тяжелой сумкой из магазина, окрестные бездомные коты рассаживаются вдоль тротуара и терпеливо ждут своей очереди. Каждый знает, что получит кусок дешевой колбасы или сосиску. А еще у себя во дворе баба Зоя кормит с десяток тамошних кошачьих бомжей, и своих котов у нее трое.

«Опять Зойка в долг сосисок набрала», — сокрушаются мои соседки тетя Нина и тетя Катя.

Баба Зоя и правда в вечном долгу у Ани, хозяйки ближайшего магазинчика. На еду и квартплату у бабы Зои всего-то пять тысяч рублей. Не успевает вернуть один долг «до пенсии», как появляется другой. Но Аня терпеливо все записывает в свою тетрадку. Тетрадка толстая. В ней — фамилии почти всех окрестных жителей. До пенсии или зарплаты мало кому хватает, особенно при нынешних ценах, но в основном возвращают долги честно и при первой возможности. Где тебе еще поверят и дадут продукты в долг? А для Ани это один из способов удержать на плаву ее не то что малый, а совсем крошечный бизнес во времена падения покупательной способности. Иначе вообще никто ничего не купит.

При этом по местным меркам баба Зоя — человек состоятельный. Ей восемьдесят пять лет. Значит, как минимум тысяч двадцать пять она получает. Но в тот же день, как приходит с долгожданным визитом почтальонша, приезжает бабы-Зоина дочь и почти все деньги забирает, оставляя одну пятитысячную. «Вы же видите, она ненормальная, все на котов своих спустит», — говорит дочь соседям, и все соглашаются. Конечно, ненормальная. А отбирать пенсию у старушки — это нормально. Все так живут. Даже сама баба Зоя ничего против не имеет.

Тетя Нина: так хорошо никогда не жили

Нина и Катя — для меня вечные «тети», потому что знаю их, сколько себя помню. А помню с того времени, когда наши семьи получили квартиры в этом доме, то есть почти полвека назад. И они меня любят, как соседскую девчонку. В общем, старожилы мы, почти родственники. Все друг про друга знаем: кто, как и на что живет.

Тете Нине восемьдесят четыре. Из пенсии она оставляет себе четыре тысячи на «коммуналку» и четыре — на еду. Долгов в Аниной тетрадке у нее нет. «Мне хватает», — с гордостью говорит Нина. Остальные восемнадцать тысяч дочь пересылает на карту внуку, который снимает «однушку» в Саратове: «Чтобы зарплата Кирюше на жизнь оставалась».

Кирюшу долгие девять лет учили — сначала в медучилище, потом в мединституте, на коммерческом. Тянули почти неподъемную посеместровую оплату в три семьи: тетя Нина с тогда живым еще мужем, другие бабушка с дедушкой и родители — мама-учительница и папа с инвалидностью. Когда пришло время госэкзаменов, Кирюша вдруг отказался их сдавать и вообще сказал, что медициной заниматься не хочет и не может. Одним словом, кризис. У студентов-медиков такое бывает довольно часто, но чаще уходят с младших курсов, а тут вот так.

В деревню к родителям Кирилл не вернулся, работал охранником в книжном магазине, пластиковые окна вставлял. Руки у парня золотые. Но без помощи бабушки — никак. А тетя Нина из своего скудного бюджета ухитряется выгадать еще и дочке на подарок к дню рождения, и сестре. «Тебя бы да в министры финансов», — смеются знакомые.

Одежду Нина не покупает лет тридцать. Во-первых, по профессии она швея, сорок лет проработала в местном ателье. В девяностых, когда новое пальто стоило миллионы, перелицовывала по несколько раз старье, и ничего, прилично выглядело.

Во-вторых, когда Кирюша подрос и пошел учиться, стали помогать соседи и родственники — отдавали почти неношеные вещи: избаловались, меняют одежки чуть ли не каждый год, ну а тете Нине — радость.

Она принимает самые дешевые лекарства. Так и говорит участковой терапевту: выписывай мне, чтобы в тысячу уложиться. А уложиться уже практически невозможно: лекарства дорожают в разы. «Ничего, — бодрится тетя Нина. — Все равно так хорошо никогда не жили!»

По закону тете Нине не полагается никаких субсидий, никакой госпомощи — в категорию малообеспеченных она не попадает. Получает только пятидесятипроцентную компенсацию за услуги ЖКХ, да и ту который год грозят отменить.

Хорошо еще, что дочка из деревни привозит картошку, морковку, лук — покупать не надо, помощь большая.

Великая огородница Катя

Тете Кате восемьдесят исполнилось только летом. До этого постоянно приходила одолжить пару тысяч: то одна внучка из города приехала, то другая, да еще с правнуками, надо же хоть какую-то денежку сунуть. А пенсия была маленькая, половина уходила внуку на оплату автокредита, а из второй половины помогала еще дочери на строительство дома.

Но тетя Катя — великая огородница. Крохотного участка под окнами ей, конечно же, не хватило. Раскопала еще несколько соток в бесхозном саду неподалеку и несколько — на задворках. Администрация на такое понимающе закрывает глаза. Заброшенной земли полно. Оформить огород в собственность для пенсионеров неподъемно дорого. Так хотя бы землю в порядке содержат: ни тебе бурьяна, ни мусора.

Воде на участках тети Кати взяться неоткуда. Поэтому каждое летнее утро для нее начинается в пять часов. Она ставит на тележку пятидесятилитровую бочку, перекидывает из окна шланг, набирает воды и, спотыкаясь на кочках, медленно бредет поливать свои грядки. Таких рейсов она делает два-три. Когда жарко, столько же еще и вечером. Урожай, правда, всегда собирает отменный. И по мере поступления урожая начинает работу домашний консервный завод.

Огурцы, помидоры, салаты, компоты, варенья — всего этого тетя Катя закручивает какое-то несметное количество: дочкам надо, внукам надо, правнукам надо. Дочки и внуки криком кричат, что не надо. У одних свои огороды и свои заготовки, другие живут в городе и, как все недавние горожане, стесняются деревенских гостинцев: лучше в супермаркете купят. Тем не менее до следующего садово-огородного сезона тети-Катин погреб пустеет. Все разбирают. Что-то и ей остается, но в любом случае тетя Катя ничего не продает, хоть и живет с огородов — кормит себя и три поколения потомков. Слава богу, здоровье еще есть.

В этом году, правда, стали подводить ноги. Почему-то. Воду возить все труднее.

Зато теперь тетя Катя — богачка: получает двадцать тысяч. Может себе позволить раз в месяц даже съездить на рынок, купить пару килограммов мяса и банку домашней сметаны. Нажарит котлет, напечет блинчиков, раздаст дочерям.

Ключевое слово

Одна из дочек тети Кати, работающая молодая пенсионерка, живет с семьей в соседнем доме. Десятилетиями (и когда сама еще работала) тетя Катя таскала им борщ в закутанной полотенцем кастрюле. На вопрос о том, не может ли дочка сама борщ сварить, отвечала неизменно: да пусть хоть ей полегче будет.

Ключевое слово здесь «хоть».

Их жизнь точно не была легкой. Детство тех, кому сейчас восемьдесят плюс, пришлось на войну и голодные послевоенные годы. То, что выжили и выросли, они сами воспринимают как чудо. Слова «травма» не знают. Травматический опыт выживания в обыденном и близком присутствии смерти и в состоянии изнеможения для них — норма.

Тетя Катя рассказывает, что начала себя помнить с той осени, когда было распоряжение у всех деревенских отбирать скотину и отправлять в город на убой. У них была корова, а их самих с мамой вместе семеро, отец погиб на фронте. Только молоко и спасало. Когда по улице гнали конфискованное стадо и отовсюду вой стоял, как по покойнику, брат-подросток взял отцовское охотничье ружье, запер хлев и встал спиной к дверям. Председатель колхоза с парторгом заходят к ним во двор, а мальчишка кричит: «Не подходите! Еще шаг — корову убью, мать с сестренками перестреляю, и последнюю пулю — себе. Все равно с голоду сдохнем!» Председатель парторгу и говорит: «Идем отсюда, напишем, что корова пала». А сам плачет. Похоже, это был сорок шестой год, и тете Кате тогда исполнилось пять лет.

У тети Нины два брата и три сестры. Она самая старшая, тридцать седьмого года рождения, всех вынянчила, младший брат, которому за семьдесят, до сих пор зовет ее нянькой. Им повезло — отец с войны вернулся, но без руки, так что хозяйство все было на матери и на Нине, старшей. Мать в пять утра на работу, на ферму, а дети сидят с отцом и Нинкой-нянькой, да еще с ночи мать две квашни поставит. Поменьше — для себя, а побольше — колхозная. Председатель обязал: ты, говорит, Маня, хлебы хорошие печешь, дам муки, будешь для механизаторов печь. Хлебы пекла не мама, а десятилетняя девочка Нина, сама же и носила в поле или в мастерские. И не дай бог от казенного каравая корочку отщипнуть — нельзя, преступление. А есть хотелось все время.

Этот постоянный голод уйдет только в шестидесятых. Главное и кратковременное чудо того времени — бесплатный хлеб в столовой, можно посыпать сахаром, опять же бесплатным, из сахарницы на столе и купить стакан чая, вот и наешься. Жизнь к тому времени немножко наладилась, но вспоминается прежде всего вот этот хрущевский хлеб, который, правда, скоро тоже перестанет быть бесплатным.

В те же сказочные годы родились их дети. У тети Кати — две дочки, у тети Нины и бабы Зои — по одной. Тетя Катя и баба Зоя воспитывали своих без мужей, обе разведенные. Тетя Нина прожила с мужем пятьдесят пять лет. Но, в одиночку или замужем, все дали дочерям высшее образование, которого сами не получили и получить не могли — до того ли было. Вкалывали с утра до позднего вечера.

Тетя Катя и тетя Нина всю жизнь проработали в районном швейном ателье при комбинате бытового обслуживания, баба Зоя — бывшая продавщица в гастрономе. Отсюда и ювелирная точность в нарезании сардельки котятам. Советского продавца можно было попросить порезать купленные сыр или колбасу. Вдруг человеку срочно нужно соорудить бутерброд. Чаще всего просили мужчины, ясное дело, на закуску…

Когда дочка тети Нины вышла замуж, они с мужем построили ей дом. В деревне, в двенадцати километрах — дочкин муж не захотел переезжать в райцентр. Каждый вечер после работы тетя Нина пешком, а дядя Рудик, муж ее, на велосипеде отправлялись на строительство. Помогали и сваты. Нанять рабочих денег не было, все своими руками. Молодых почти не привлекали — жалели, здоровьем слабенькие. В этом смысле тете Кате повезло больше: обе дочки нашли мужей с квартирами тут же, неподалеку.

Потом пошли внуки, которые все разными путями оказались на попечении бабушек. Понятно ведь, родителям некогда. При этом, вспоминая сейчас, не могу сказать, что дочери тети Нины и тети Кати вместе с мужьями сутками пропадали на работе. Да еще и тетя Катя не только внуков воспитывает, обувает, одевает, содержит, но и носит дочке через двор свои знаменитые борщи. А когда внуки вырастают, появляются правнуки, а бабушки, они же прабабушки, начинают получать повышенную пенсию…

Боюсь доморощенной статистики, но, похоже, эта пожизненная и, главное, добровольная альтруистическая игра в одни ворота в этом поколении явление массовое. Особенно в провинции с ее нищенскими доходами и прочими тяготами. Девочки из многодетных семей, которые сначала тянут на себе младших братьев и сестер, потом, вырастая, тянут семьи и детей, потом — детей детей, потом — детей детей детей и по-другому не могут. Если их осторожно спрашиваешь об этом, намекая на некоторую несправедливость, они сердятся: а для кого же еще жить?! Но при этом и мысли не допускают, что дети-внуки-правнуки что-то могли бы сделать и для них. Даже совсем наоборот.

Чужая другая жизнь

Сестра тети Нины Александра живет на другом конце нашего поселка в частном доме. Повалил недавно снег, Александру засыпало по самые окна. Звонит сестре, жалуется, та жалуется мне и спрашивает, что делать.

— А что, теть Нин, Сергей не может матери двор расчистить?

— Ну что ты, ему же некогда!

Сергей занят в малом бизнесе, он и правда вечно занят.

— А внуки, они же взрослые?

— Им тоже некогда.

— Один-то ведь точно без работы сидит, вот и помог бы бабушке.

Тетя Нина смотрит на меня укоризненно. Это ведь внук. Ей вот Кирилл тоже ничем помочь не может, он далеко, в Саратове. Но какая, в конце концов, разница, близко ли, далеко ли. Внуков жалеть надо.

Прожившие долгие годы и состарившиеся дети войны вряд ли скажут это вслух, но они все положили на то, чтобы у их потомков была другая жизнь. Не такая, как у них. И до сих пор стараются все посильное делать. Чтобы дети, и их дети, и дети детей поменьше работали и получше ели, чтобы им вообще полегче было. Казалось бы, это очевидно: очередное поколение живет ради следующего, чтобы то — в свою очередь, ну и так далее. Но тут происходит какой-то сбой. Вроде бы так все и получилось: жизнь младших действительно оказалась существенно легче, чем у старших, но, когда внуку нужны деньги на оплату квартиры или кредита, он идет за помощью не к родителям, а к бабушке. И родители на правах престарелых детей со своими проблемами обращаются к ней же.

«Ну и что, — спокойно отвечает мне тетя Нина. — Никогда мы не жили для себя». «Для себя» — это вообще как-то и не очень хорошо. Даже баба Зоя с ее котами вызывает осуждение, потому что лучше бы деньги, потраченные на кормежку, тоже дочке отдала, чем на ерунду тратить. А то ишь, коты…

• Теги:
• пожилые
• психология
• россия