«Пылинки» летят через границу

Как автор этого текста и фото и несколько молодых мужчин разных национальностей пересекали границу России и Казахстана после объявления частичной мобилизации

История в фотографиях

Пять вечера. Микроавтобус выезжает из Элисты в сторону казахской границы. Внутри, кроме меня и водителя, шестеро молодых мужчин: долговязый и хмурый Баир, друзья Очир и Баатр, молчун Хонгр (имя изменено), два айтишника — Санал и Савр. Хонгр  засыпает почти сразу. До Астрахани, где нужно пересаживаться на казахское такси, немногим больше 300 километров.

«Мы мясо»

Это второй рейс за сегодня — из трех. На первом, ночном, выехали три человека. Толю в час ночи подняла жена и велела собираться, не дожидаясь утра. Толя сполоснул лицо, надел футболку, попрощался с супругой и меньше чем через час приехал к месту встречи. Дети, конечно, спали. Толя решил, что будить их не будет.

Микроавтобус едет по калмыцкой степи. Разговор заводит словоохотливый Очир, везунчик с американской визой в загране. После объявления мобилизации он прилетел из Москвы в Волгоград, пересел на такси и наказал водителю мчать до Элисты — попрощаться с родственниками. Две полосы, по одной в каждую сторону, соединяют столицы регионов, а сейчас на трассе идет ремонт. Очир смеется: водитель добросовестно отработал все, за что заплатили ему сверху, участки одностороннего движения машину особо не задержали.

Пассажиры микроавтобуса разговаривают про мобилизацию, все единодушны. Обсуждают «судную ночь» в Бурятии, чиновников и их детей, которые уж точно не окажутся на войне, множество уже погибших и тех, кто еще погибнет, шутят даже, что, «может быть, уже долбанули бы ядеркой по-настоящему, чтобы не мучиться». Спрашивают себя, как дошли до такого, — надо было протестовать раньше, наверное? Кто-то отвечает, что у простого человека забота — это поставить детям что-то на стол, поэтому после работы он идет не на митинг, а таксовать. Заключают: простым людям эта ***** не нужна.

— Мы, как всегда, окажемся разменной валютой.

— Мы мясо.

— Мы мясо, да.

«Вы здесь не в турне»

Микроавтобус останавливается недалеко от Утты. Санал покупает в магазине воду, делает пару глотков, глубоко вдыхает.

— Запомнить этот запах, — объясняет он, как будто не всерьез.

Вокруг нас степь и закатное небо с розоватыми облаками. Кажется, никто не верит, что уезжает из Калмыкии по-настоящему.

— Алдар — молодец, — говорят между собой парни, — что нанял нам транспорт.

— Он лидер, вокруг него люди собираются, — добавляет Савр.

Алдар Эрендженов, создатель калмыцкого бренда одежды 4 Oirad, весной этого года уехал из России. С началом мобилизации он стал координировать выезд земляков в Казахстан.

Темнеет. В машине светится только приборная доска и лицо Баира — он включает на громкую связь голосовое сообщение от казахского активиста Армана, который помогает братьям-кочевникам в этом исходе. В машине впервые за всю поездку исключительная тишина, которую нарушает лишь хрипловатый и жесткий голос Армана.

— Поймите правильно. Последние три или там сколько, пять лет, да? Казахстан живет под информационным прессингом со стороны России. Постоянные угрозы и ****** (намеки) типа: «Казахстана не было как государства». Чувствуешь? Так же, как в отношении Украины, разговор. «Не было такого государства, Ленин подарил вам эти земли, Северный Казахстан — это исконно русские земли». Вот эти тезисы нас постоянно… постоянно, я не знаю, злили.

Арман продолжает. После обстоятельной исторической справки следует блок рекомендаций.

— Поэтому! Инструкция такая: ходите тихо! Молча! Глаза в землю! Не надо махать руками, не надо громко разговаривать по-русски — между собой тихонечко, не палясь. Понятно это? Не надо глазеть по сторонам, на девушек там. На парней тем более не надо смотреть. Просто тихо, молча, раз-раз, прошли от точки к точке, да? Не надо вот этих прогулок, да? Это не экскурсия, вы здесь не в турне, вы спасаете свои жизни ради семей и ради будущего своего народа, так? Поэтому нужно пережить как-то этот момент, не надо рыпаться, не надо выпендриваться, не надо бросаться в глаза, ходите как тени, понимаешь? Тихонечко! Не возбуждая интереса. Желательно имея провожатого, который знает казахский язык, потому что Западный Казахстан в основном казахоязычный регион и каждый, кто не понимает казахский, вызывает подозрение. Это понятно, да? Поэтому, ребята, полная дисциплина, полная бдительность, да? Вы, повторяю, не туристы, и вы не на дружелюбной территории. Понятно? Это вот мы помогаем — такие, как я, как Кублан, кто понимает, кто не имеет претензий, да, к вам. Но большинство населения — оно мыслит вот такими штампами, да? Россия — враг. Понимаешь? Россияне — потенциальные враги. Вот это поймите и ведите себя соответственно. Хорошо?

Парни притихли.

— Правильные вещи говорит… — наконец произносит кто-то.

Микроавтобус катится по черноте, до Астрахани остается совсем чуть-чуть.

Звено в цепи

Машина стоит в закутке рядом с КПП «Караозек», все предпочитают оставаться внутри. Казах Мерике, домчавший нас от астраханского железнодорожного вокзала, исчез по своим делам и возвращаться не спешит. Мы уже поели — у Очира целый пакет с домашней едой, Баир делится сладким миндалем. В закутке почти не слышен гомон с дороги, заполненной фурами, легковушками и «микриками», шагающими в обе стороны людьми, тусклым красным светом, слепящим белым и разлитой в воздухе тревогой.

Время идет, Мерике так и нет. Хонгр осторожно выходит из машины, разминается, пьет воду. Хонгр сначала был в армии, потом работал приставом, потом — до сегодняшнего дня — в налоговой.

— Служил государству десять лет, — горько усмехается он.

В закуток уже который раз заезжает для разворота фура, освещая нас золотистым бархатным светом, и я замечаю, что Хонгр выглядит таким вымотанным, как будто время в дороге исчисляется уже не часами.

Мерике появляется наконец со своей сменой, парнем лет 20, мы перегружаемся в новую машину и вскоре выезжаем, но неудачно. Таксисты вклиниваются вне очереди — от конца колонны до закутка опытный Мерике проехал без происшествий, а парень выехал нарушать правила прямо под нос ДПС и за наглость был изгнан. Рывками мы двигаемся мимо стоящих машин, но в обратную сторону. Зоркий Очир замечает земляков, выходит попросить пустить нас перед ними и вскоре начинает бешено размахивать руками — пустили. Следующие восемь часов мы проведем звеном в цепи из металла. Интересно, как там Санал? В Астрахани он пересел в другое такси, оно, наверное, уже прошло границу.

Время ползет так же, как и очередь, — убийственно медленно. Люди, которым не повезло заказать транспорт только до российской границы, бродят теперь в темноте, стучась в окна, заискивающе улыбаясь — нет ли местечка? Пешеходам переходить границу нельзя, и им очень нужно стать пассажирами. Таксисты также стараются встать между зазевавшимися водителями, порождая споры, едва не переходящие в драки, — здесь стоят так долго, что не выдерживают нервы. Какой-то парень срывается на крик, образуется толпа, подъезжает ДПС. Таксиста дожимают, и он разворачивается, освобождая несправедливо занятое место.

Время ползет убийственно медленно, но в девять утра мы обнаруживаем себя стоящими рядом с будкой контроля, паспорта вынуты из обложек.

Как можно пересидеть такое?

Казахская степь отличается от калмыцкой густым зеленым цветом и то и дело возникающими рядом с дорогой источниками воды. Казахская дорога — та, по которой мы едем до Атырау, отличается от калмыцкой, по которой мы ехали из Элисты, почти полным отсутствием асфальта. А кошельки каждого из нас в Казахстане обеднели на тысячу рублей — не успели мы отъехать и полукилометра от КПП, как дорожный патруль остановил машину, собрал паспорта и потребовал выкуп за то, чтобы информация о непристегнутых ремнях осталась между нами. Очир считает, что мы заплатили налог, и ведь «по закону-то он прав».

Напряжение последних часов сменяется усталой радостью, даже сдержанный Баир счастливо сообщает, что на границе очень переживал. Савр говорит, что молился, как никогда в жизни. Многочасовое ожидание, бессонная ночь, страх перед людьми в форме, слухи о скором закрытии границ. Опрос «здесь»: национальность, телефонный номер, категория годности. Опрос «там»: цель поездки, контакты приглашающей стороны, ожидание. И снова, возможно, опрос в отдельном кабинете. Наконец казахстанский пограничник забирает талон и кивает: «Проходите».

Машина несется по гравию, подпрыгивая. Меня качает так, что хочется выйти посреди степи и остаться здесь, среди сухого ветра и непривычного вида кладбищ — издалека они походят на маленькие селения с разной формы и размера домиками. Я закрываю глаза и стараюсь не шевелиться, хотя эта задача обречена на неуспех — каждый камешек и неровность гравийной дороги отдается по всему телу. Я вспоминаю вчерашний день, всплывают голоса и обрывки фраз:

— Самое главное — жопу перекинуть.

— Как местный ходи, потеряй свое лицо, сделай вид, что тебя разыскивают.

— Некоторые собираются пересидеть, но как можно пересидеть такое?

— Когда услышал, как давали инструкции новому погранцу, думал: ***** (конец) нам.

И тираду на казахском молодого таксиста, откуда можно было разобрать только четыре слова: «Астрахань, ****** (очень плохо), очередь, ***** (огромная)».

Назад дороги нет

В Атырау наша группа разделяется: Очир и Баатр воссоединяются со своим знакомым и остаются в отеле. Остальных встречают Дыгыл и Толя из того, первого из Элисты, рейса. Вечерний город не выглядит приветливым. Мужчины, сидящие на корточках у частных продуктовых магазинов, провожают нас сумрачными взглядами. Двухкомнатная квартира на последнем этаже заполнена людьми: чеченцы Сапар и Якуб вскоре после нашего прибытия выдвигаются к поезду в Алматы — теперь здесь, считая новоприбывших нас, девятеро.

Организуют стол, наконец можно поесть — об этом мечтали весь день. Снова все говорят наперебой.

— Все они понимают. Прикалывались еще над пацаном, мол, повестку тебе щас выдать? Тот присел, а ему: да пошутил я, пошутил.

— Взяли «Билайн», что-то он хреновый.

— Если не оставаться здесь, куда поехать?

— Я стараюсь не говорить, что я из России. Говорю: я не из Казахстана.

— Факт остается фактом: мы уже свой выбор сделали. Назад дороги нет.

— Я служил в Волгограде, там есть рота почетного караула, которая караулит Мамаев курган. Мы, когда на плац приехали, маршировали, естественно, у меня рост выделяется — я, помню, был единственный более-менее высокий человек в призыве. И ко мне подбежал какой-то мужичок, я не понял, кто такой. Дернул меня, я повернулся, он: «А, нет». Потом мне сказали, что это командир роты почетного караула. А «нет» он сказал, потому что мое [монголоидное] лицо [увидел].

Ужин сменяется отдыхом, отдых — подготовкой ко сну. Шестеро калмыков, один тувинец и один русский, наговорившись, ложатся вповалку на тоненькие матрасы, расстеленные на полу.

«Я просто вышел из одной токсичной комнаты»

Рейс Яра в Стамбул задержали. Мы стоим сбоку от очереди на стойки регистрации, сидеть в зале ожидания Яр не хочет. За его спиной рюкзак в стиле милитари, Яр купил его, чтобы складывать находки — они с матерью ходят с металлоискателями в качестве хобби. Или лучше сказать «ходили»?

Яр уехал из небольшого поселка в Саратовской области, жена пока остается там, продает вещи, готовясь к воссоединению. Младшему шесть, говорит Яр, и он пока еще ничего не понимает, а старшая дочь, второклассница, за то, чтобы Яра в России не было: «Уезжай, я не хочу, чтобы тебя посадили в тюрьму».

Яру звонят из дома, он коротко пересказывает разговор: в классе дочери вчера проводили какой-то урок о мобилизации и защитниках страны, их отцах. Спрашиваю, чувствует ли он, что потерял родину.

— Нет, — говорит человек мира Яр, — ведь планета — это как бы одна большая квартира, и я просто вышел из одной токсичной комнаты.

Пора прощаться. Городской автобус катит, петляя, к рынку около железнодорожного вокзала. Аккуратно пытаюсь расспросить продавцов про наплыв россиян, но безуспешно — по-русски со мной не говорят либо от незнания (Западный Казахстан вносит большой вклад в цифры статистики владения казахским в целом по стране), либо, возможно, от нежелания использовать русский язык. Те, с кем все-таки удается завязать диалог, сообщают, что политикой не интересуются. Удается разговорить молодого мужчину, присевшего рядом со мной на лавочку.

— Говорят, для населения плохо, для экономики хорошо… Цены растут, кто квартиры снимает — сейчас дорого стало.

На вопрос, волнует ли это его, отвечает, что «пока его кармана это не коснулось, не волнует».

На следующий день Толя придет из магазина и сообщит, что продавец, узнав, что Толя из России, спросил его с нажимом, зачем тот приехал в Казахстан — и не лучше ли ему уехать обратно. Толя, побывавший за свою жизнь преподавателем рисования, фермером, строителем, отцом трех девочек, кузнецом и карикатуристом, сумеет переубедить продавца. Расставаясь, они пожмут друг другу руки.

* * *

Вечером 24 сентября в квартире читают тревожные вести из дома. Нависающее над Россией закрытие границ и объявление военного положения. Митинги с задержаниями, слух о драке мобилизованных калмыков с росгвардейцами в Волжском. Кто-то рассказывает, как парни перешли границу с Казахстаном по степи.

Я сижу в темной кухне и жду закипающий чайник, когда возвращается ходивший по делам []. Застывает у стола, свет из коридора выхватывает половину его лица и сутулые плечи.

— Зол я так, — говорит он глухо, бессильно. — Взять бы сейчас оружие и вернуться.

Заваривает чай и медленно пьет. Я рассказываю ему о том, как провожала Яра, и о его космополитичном ответе на вопрос о потерянной родине.

— Я все-таки из маленького народа… У нас более тесная привязка к земле остается, — говорит [].

Он рассказывает про свою жизнь, а я гадаю, удастся ли когда-нибудь вернуть на прежнее место все пылинки, поднятые в воздух бешеным ветром.

26 сентября

Женя и Улюмджи сидят в легковушке, в сотне метров от нее шлагбаум КПП «Курмангазы», Казахстан. Позади почти бессонная ночь, которую Улюмджи провел, уткнувшись в телефон, координируя калмыцких волонтеров, отвечая на сообщения и звонки встревоженных мужчин и женщин. Женя и Улюмджи ждут велосипедистов, которые должны пересечь границу, — автомобильная колонна растянулась на многие километры, а двухколесных должны пропускать вне очереди. Десять «Стелсов» и десять комплектов экипировки были закуплены на деньги жертвователей и привезены к Караозеку. Десять человек (потом один предприимчивый велосипед продал и исчез в неизвестном направлении) стояли у российского КПП, ожидая отмашки пограничников: «Велосипеды пропускать можно». Утром отмашку дали, но другую: «Пропускаем только автотранспорт».

На казахской стороне, несмотря на ряды припаркованных машин, тихо, почти пасторально. Корова неторопливо пьет из лужи. Ничто не намекает на то, что в полукилометре отсюда люди изнывают в колонне транспорта. Что руками толкают свои «гранты» и «короллы» — на третьи сутки путешествия от одного КПП к другому бензина остается, только чтобы после шлагбаума доехать до ближайшей заправки. Что цепь микроавтобусов, легковушек и фур растянулась на 20 километров. Что за место пассажира люди готовы отдавать уже и 100 тысяч рублей — любые деньги, только чтобы их жизнью за них не распоряжались.

• Теги:
• во
• мобилизация в России