Человек из Донецка
Вику избили. Четыре года она пытается добиться справедливости в России
Я впервые увидела Вику летом 2022-го на автовокзале в Москве — она ждала автобус домой, в Донецк. Точнее, я услышала ее в споре про «восемь лет» с соседом по лавке. «Вы там были? Что вы мне рассказываете? Телевизора своего насмотрелись!» — кричала Вика на всю станцию. Я пошла на голос, так мы познакомились.
Я хотела говорить о Донецке, об обстрелах, об оккупации — Вике это было не надо: стреляют и стреляют, мы все под смертью ходим, что дальше? «А почему вы приехали в Россию?» — спросила я. Так началась наша история. «На меня тут напали три пьяные рязанки и сломали мне основание черепа, я хочу их посадить» — после этой фразы мне стало скучно и неловко. Во-первых, Викина требовательная, скользящая по кромке истерики манера меня отталкивала. Во-вторых, пьяные драки, да еще и с недоказуемой конспирологией («мои начальники их натравили»), не мой профиль. Вика напирала на то, что ее дед — Герой СССР, а ее тут «оклеветали, унизили, сделали инвалидом», что казалось совсем уж неправдоподобным и отдавало стилистикой «Пусть говорят». А потом заговорила про космос и высший разум, и я совсем сникла. Вика сказала, что если я захочу приехать в Донецк, то смогу пожить у нее («У меня матрас есть, что-нибудь придумаем»). На этом мы расстались.
Осенью Вика позвонила из Рязани и попросила посоветовать ей блогеров, которые помогут с оглаской дела. Я не знаю никаких блогеров, поэтому взялась сама. Все, что она говорила, оказалось правдой — и про деда-летчика, и про страшный перелом, и про инвалидность. Я записала.
«Бросаем ее»
«Они меня просто убивали, меня мутузили, каждую секунду наносили удары. А мои работодатели стояли и смотрели. Я не могла ни подняться, ничего. И второй работодатель говорит: “Слушайте, ее надо в темное место куда-то перетащить, а то увидят. Там по-любому есть камеры. Берите ее, девки”. Те говорят: “Вы помогите нам”. Сергей говорит Александру: “Не вздумай, Сань, даже прикасаться, они ее били, [неизвестно] что там с ней случится, а останется [отпечаток], что ты к ней прикасался”. Они меня так били, я света белого не видела. И потом я слышу, как они говорят: “Бросаем ее”, и они уходят, я остаюсь на этом пустыре в разорванной одежде, я замерзаю».
Мы стоим на парковке у магазина «Дикси» в глухом районе на отшибе Рязани. Вика говорит, что сначала ее били тут, а потом оттащили чуть подальше и там бросили. У крыльца шаткой стайкой собираются бездомные, женщина с перемотанной несвежим платком головой что-то ищет возле мусорки. Слева от нас жидкие посадки, сзади — дорога с редкими пустыми маршрутками, справа — одинокий дом, за домом — степь. Тянет тухлятиной — в степи живут цыгане, отапливаются конским навозом. На углу «Дикси» горят два окна. Это бывшая пекарня «Маковка» — сейчас она закрыта, — где Вика три с половиной года назад работала кассиром. В пекарне их было четверо: ее напарница Диля из Узбекистана и двое хозяев — Сергей Калинин и Александр Сырцов. Калинин и Сырцов, по словам Вики, ее и «заказали» — они не платили зарплату, а Вика и Диля скандалили, грозили пожаловаться в минтруд [на youtube-канале Вики есть видео, где Диля подтверждает, что Калинин и Сырцов должны ей 90 тысяч за несколько месяцев работы и она обращалась в прокуратуру Московского района города Рязани с заявлением о мошенничестве]. «Я за узбечку заступилась, она с ними ругалась каждый день. Сырцов бегал вечером по кухне и кричал, что надо кого-то нанять, чтобы эту узбечку избили, кинуть ее где-то на мусорнике, кто ее будет искать? И я это все услышала».
Версия Вики: 29 декабря 2018 года — в день, когда на нее напали, — Сырцов и Калинин приехали в пекарню к самому закрытию, чтобы «обсудить, как вернуть деньги», предложили выпить шампанского. Вместо этого купили четыре бутылки коньяка и привели своих подруг, трех кассирш из «Дикси»: Юлию Капинус, Ольгу Посухову и Марию Собаченкову. С ними Вика не ладила — «то я накрашенная, то я причесанная, то я одета чисто, не нравилась я им, какая-то зависть была». Вика выпила с ними три стопки коньяка, все остальное они допили сами. Потом «Дикси» закрыли и поставили на сигнализацию — все вышли на улицу, собрались по домам. Тут выяснилось, что внутри осталась Викина сумка с ключами от квартиры. Она попросила открыть, ей отказали: «Завтра в шесть утра придешь и заберешь свою сумку».
«Ну и все, я психанула и говорю: “Все, я звоню в полицию и МЧС, пусть они открывают магазин, я заберу свою сумку, и они меня до дома проводят”. Я начинаю телефон из куртки доставать, и тут Капинус кидается на меня сзади, говорит: “Сука, из-за тебя у нас неприятности будут” — и [хватает] меня за волосы». Ее били примерно минут 20, вытащили из кармана телефон. Потом ушли, а она осталась на улице
В Викиных справках я нашла как минимум шесть травм: перелом основания черепа, перелом носа, разрывы связок на обеих ногах, ушиб головного мозга, ушиб грудной клетки. Еще открытая рана на затылке и гематомы на голове, руках, ногах, ссадины и порез на шее. Вика показывает, как шла тогда до дома: горбится, низко наклоняет голову, шаркает. Говорит, что в голове страшно болело, гудело, трещало, в капюшон текла кровь, глаза почти не видели, уши не слышали. «Я вот так согнулась и шла по дороге, у меня все косится, я иду и думаю: “Как же мне хотя бы набрать домофон, у меня руки не двигаются”. Вспоминала эти цифры и как вместе их нажать. Еле нажала».
Мы с Викой проходим ее путь от парковки до дома: через трассу до первого дома, через двор до дальнего подъезда, пять минут быстрым шагом, семь — не спеша. Сколько шла Вика, мы не знаем, этого не посчитать и не вспомнить. Она помнит только, что на улице было минус 18, вокруг — никого. Но это, возможно, к лучшему.
Слева от дома парк: мокрые от дождя аллеи расходятся в черную даль, из старых ворот, расписанных коровками и подсолнухами, нервно выворачивает немолодой мужчина, шаря вокруг глазами, в которых не видно радужки.
— Что это с ним?
— Не знаю. Соль, может.
— А я говорю, тут ходить страшно. Такой райончик. Я Аленке всегда говорила: «Ты подъезжаешь к остановке — позвони мне», выходила и ее встречала.
Аленка — Викина дочь, они вместе приехали из Донецка в Рязань в 2015-м, спасаясь от бомбежек и безработицы. Алена говорит, что той ночью, когда зазвонил домофон, она вышла в подъезд и ждала, когда мама поднимется, а мама стояла внизу и плакала. «На ней были все вещи порваны, все в крови, ужас вот этот весь. На ней была сверху меховая жилетка, она была вся порвана, потянутая, растянутая. Под низом была куртка, под курткой — футболка в мелких таких пятнышках, капельках [крови]. Она была в состоянии потери сознания. [На голове] чуть ниже темечка была как открытая такая [рана]. Как будто там ботинками [били] или я не знаю чем. У нее были побиты колени, синяки по телу, на шее следы вот эти все».
«Я не знаю, как я выжила. У меня плывет вот этот свет, вот так вот, как будто я лечу, как мой дед на сверхзвуковом самолете, — Вика водит руками в сыром воздухе, запрокидывает голову. Крашенные в белый волосы в сумерках блестят голубым. — Как будто я умерла и кто-то другой вместо меня появился. Отвечаю, это было жутко».
Я гуглила ее деда: Якименко Антон Дмитриевич, Герой СССР, родился в Донецкой области, 29 воздушных боев во время Великой Отечественной войны, 13 сбитых фашистских самолетов, ордена, медали. Вика писала о нем в своем обращении к Путину в феврале 2019-го, когда ей первый раз отказали в возбуждении уголовного дела. В этом же письме просила дать ей гражданство РФ, «чтобы можно было достойно жить. Работы в России много, но без гражданства очень сложно идти к своей цели. Желание одно: трудиться и жить уверенно. Носить гордо звание гражданина РФ».
Гражданство все-такие предложили через два года — дело особо не двигалось, Вика продолжала ездить в Рязань и ходить по инстанциям, требовать и жаловаться. Ей отказывали, и она от гражданства отказалась. «[Я сказала в ФМС]: “Передайте Владимиру Владимировичу, что на таких унизительных условиях я не могу принять гражданство”».
Вика не хочет жить нигде, кроме Донецка. И из Рязани она когда-то, в молодости, уже сбежала, потому что «как здесь можно жить?»
Вика из Донецка
Вика родилась в Донецке в 1968 году и жила там до начала 1990-х — окончила техникум, работала в галантерейторге, потом вышла замуж и уехала с мужем в Рязань, где жил свекор. В 1993-м в Рязани родилась Алена, а в 1994-м они вернулись в Донецк: «У меня было много денег, я могла себе косметику любую купить. [Но] свекор для меня придумал такую жесть — говорит, ты должна сидеть дома, рожать детей и стирать-убирать для моего сына. Я так потерпела, и у меня что-то взбунтовалось, я как устроила им тут джаз». С мужем она в итоге развелась, работала челноком на донецком рынке: каждую неделю ездила закупаться в «Лужники», «по 60 килограммов веса». Но все равно в Донецке было лучше, чем в Рязани на всем готовом.
С перечисления недостатков Рязани — низкое серое небо, злые люди, некрасивые жадные мужчины, «быдлячество» — Вика быстро переходит к тому, как ее тут искалечили и унизили, оставили без копейки: «Я тут сижу на одном печенье, размачиваю его в воде и ем». К этому скатывается каждый наш разговор — Вика уже три с половиной года не может думать ни о чем другом. Поток жалоб превращается в белый шум — я уже не слушаю, я хочу есть, мы идем в продуктовый, и я слоняюсь между рядами под Викины «ну ты представляешь?», «говном облили», «унижения». Параллельно она подсказывает мне, что взять: «А вот такой хлеб ты не любишь? Ой, зачем “Доширак”? А икру кабачковую не ешь?» — «Я не ем, а вы будете?» — «Нет, я печенье поем».
Я беру хлеб, икру, печенье, которое она хвалит, — самое дешевое. На кассе она дает мне 100 рублей — у нее остается примерно 200, на сигареты и проезд. Я отказываюсь. «Я тебе верну, я так не делаю. Так, надо запомнить, сколько я должна», — говорит Вика и начинает вполголоса что-то подсчитывать. В моем номере мы открываем икру, и Вика говорит, что с детства такую любит. Съедает пару ложек с кусочком хлеба и переходит на печенье. Макает его в ароматизированный чай, который пахнет освежителем воздуха, — говорит, что вкусно. «У тебя тут хорошо, спокойно», — Вика оглядывает мой крошечный душный номер, в котором с трудом помещаются кровать, столик и кресло. Здесь она живет в гостиничном номере на четверых, а в Донецке у нее своя квартира. И, наверное, есть друзья, которые предложили бы ей забрать икру и печенье с собой. Я забыла предложить.
Донецк до 2014 года вообще был городом мечты — Вика говорит, что Ринат Ахметов так привел его в порядок, что все завидовали: «Все думали, что у нас тут одна грязь, газ, квас. А у нас было все в цвету, все ухоженное, чистое, как будто мы в Европе живем. Продукты были все натуральные, женщины красиво одетые. А теперь из города сделали помойку». В 2018-м стало совсем страшно и голодно — пришел Пушилин.
«Богатые все стали убегать, потому что их убивали, их закатывали в цемент, пытали их детей, что им оставалось делать? Их грабили. Мы этих подонков не выбирали, я уже и Путину написала, мол, уберите их, кого вы тут поназначали. Но нам не дают сказать слово. А вот эти выпячивают, эта Скабеева. Самый первый грех — ложь».
Вика продала свои шубы, а когда деньги совсем закончились, они с Аленой поехали в Рязань — работали в магазинах, снимали «сараи» в центре, а потом знакомая предложила пожить в ее квартире на окраине — далеко, зато бесплатно. Вика согласилась, устроилась в «Маковку», Алена каждый день ездила в центр. Вика проработала в «Маковке» месяц, а потом ее избили. «Мне не надо было ехать в Рязань. Это какой-то ненавистный город. Я всем говорила, что я из Ростова, потому что знала, что пришибленных здесь хватает. А у Сырцова, когда с ними в сговор вступил, первый вопрос был, когда они зашли: “Вика, а откуда ты?” Хотя я много раз говорила, что я из Ростова. А Сырцов такой: “А Вика у нас хохлушка”».
Висок
«Капинус поставила мне этот режущий предмет к шее, таскала меня за волосы и говорит: “Ну что, проститутка хохляцкая?” И орет как ненормальная, чтобы я замолчала, а то она мне сейчас шею разрежет. Они мне волосы тянули в разные стороны, чтобы я не вырывалась, и уже руки потянулись серьги с меня снимать, но замки были твердые. Я дернулась вперед, и она мне располосовала шею. Я начала крутиться, вырывалась, и тут подошла Собаченкова и ударила меня ногой прямо в висок».
Ночью 30 декабря из больницы в отдел МВД России по Московскому району города Рязани поступило сообщение с первым диагнозом: перелом затылочной и височной кости, ушиб грудной клетки. В тот же день Капинус, Собаченкова, Посухова и Сырцов дали показания. По их версии получалось, что Вика «убивалась» сама.
Версия Капинус, Посуховой и Собаченковой: Вечером 29 декабря они были на новогоднем корпоративе в пекарне «Маковка» вместе с Сырцовым, Калининым и Викой. Вика была «в состоянии сильного алкогольного опьянения», вела себя неадекватно, обзывалась. На улице она набросилась на Собаченкову, они «вцепились друг другу в волосы» и обе упали на землю, Вика ударилась головой о плитку на крыльце «Дикси». Остальные стали их разнимать, при этом Посухова сама упала, ударилась головой и «некоторое время лежала на земле, не видев, что происходит дальше». Еще Вика схватила за волосы Капинус, и та, защищаясь, оторвала воротник от ее шубы. Вика вообще плохо держалась на ногах и падала несколько раз, сколько именно и как — никто сказать не может, потому что «не обращали на это внимания». Ногами Вику никто не бил, телефон ее тоже никто не трогал и не видел. Весь конфликт спровоцировала Вика, у которой и до этого поведение было «не очень хорошее», высокомерное и агрессивное. Раньше они с Викой не ссорились. Когда драка закончилась, все разошлись по домам.
Версия Сырцова: Вика — женщина высокомерная и вспыльчивая, на «адекватные замечания» часто реагировала агрессивно, скандалила с покупателями. В тот вечер она «высказывала оскорбления» в адрес Капинус, а когда все вышли на улицу, вцепилась ей в волосы, и они вместе упали на бок. Возможно, Вика ударилась головой — Сырцов точно не помнит, потому что не обратил внимания. Специально Вику на землю никто не ронял, ногами, в том числе по голове, не бил. О том, что у нее пропал телефон, Вика никому не говорила, и вообще Сырцов не видел, чтобы у нее был при себе телефон. Вика была сильно пьяная и неадекватная, конфликт спровоцировала сама.
Полицию эти версии устроили. 30-го утром Вика вместе с Аленой и полицейским из ОМВД по Московскому району Ильей Пришвиным пришли к магазину для «осмотра места происшествия». На фотографиях с осмотра крыльцо магазина, покрытое снегом. На другой — то же крыльцо, но уже без снега (его почистили), а с куском шубы — рядом с ним стоит Алена и показывает на него пальцем. Она говорит, что полицейский Пришвин попросил ее это сделать. В протоколе осмотра написано, что на этой площадке Вика поскользнулась, упала и ударилась головой. В рапорте от 30 декабря указано, что Вика не смогла сама написать заявление из-за «сильного алкогольного опьянения». А в справке из скорой помощи от 02:42 30 декабря 2018 года написано: «Причина несчастного случая: криминальная. Наличие клиники опьянения: нет».
«Через пять лет не будет полицейских, прокуроров, судей, они не нужны. Настолько будет справедлив мир. Ты кому-то сломал череп, а на следующий день сам сломал череп. И границ не будет — все эти черточки, которые они нарисовали, творец уберет. Вы это создавали, чтобы тут что-то рисовать? Не нравится нашему творцу, что мы потеряли человечность. Над нами идет сейчас небесный суд, и небо ниже, вы просто не замечаете», — говорит Вика, мощно затягиваясь тонким Winston. Мы стоим у отдела, где расследуется дело о краже ее телефона, сегодня у Вики допрос у следователя. В дежурке людно, из-за стекла, отделяющего сотрудников от людей, слышится отборный мат. Следователь сразу берет строгий тон, говорит, что журналисту на допрос нельзя, записать допрос нельзя, получить копию протокола тоже нельзя.
— Вы мне обязаны предоставить копию, — с нажимом говорит Вика, впиваясь в следователя недобрым взглядом.
— Не обязан.
— Обязаны. Имею право, могу. Могу! До генерала вашего дойду, — дежурка затихает, у следователя начинает подрагивать верхняя губа, — вы мне какую-то чушь рассказываете.
— Подавайте ходатайство, назначу вам дату на следующей неделе.
— Хочу на этой неделе. Мне в больницу надо ложиться, меня искалечили. (Это тоже правда. В ее справке стоит третья группа инвалидности с кодом Т 90.5 по МКБ 10 — «Последствия внутричерепной травмы».) Позже не можем, надо сейчас. В моем случае, когда я утратила полностью доверие к вашему заведению, мне кажется, уже можно все.
Мы уходим ни с чем — допрос переносят. Следователь провожает нас сдавленным бормотанием о ходатайствах и «жду вас на следующей неделе, Виктория Станиславовна». Дежурка безмолвствует, прячет глаза. «А как они думали? Только бить женщин в живот ногами? Или людей палками на улице?» — говорит Вика и делает свою излюбленную выжидающую паузу, в которую публика (я), по замыслу, видимо, должна вставить что-то вроде «Да вообще уже». Я так и делаю. Вика добавляет, что ее телефон никто не собирался искать, дело возбудили только в этом году.
А ведь из-за телефона начался второй, самый жестокий раунд драки.
Нос, колени
«Капинус задрала мне жилетку, куртку и из кармана выдернула мой телефон. Я говорю ему [Калинину]: “У меня только что телефон вытащили из кармана, набирай мой номер, будем искать у кого”. И Собаченкова говорит: “Ты что, нас воровками называешь?” И опять они на меня накинулись, бьют, рвут на мне одежду, били по коленям. И Сырцов с Калининым разговаривают, Сырцов говорит: “Все, Серега, хватит уже, они ее щас убьют”, а Калинин отвечает: “Да не, пусть еще ей вломят, чтобы она с нами не ссорилась”. Сырцов начинает их отталкивать, а они уже озверевшие, все никак. И он их в сторону отталкивает, тут эта вся мешанина, и вдруг он бьет локтем мне в нос. Типа как будто это не он [а они], как будто я не пойму. И он такой: “Как ты, нормально?” У меня все поплыло вокруг, я ничего не понимаю. Говорю: “Да, вроде нормально”».
Через несколько дней, в самом начале января 2019-го, Вика и Сырцов говорили по телефону: он спрашивал, выйдет ли она на работу, а она его — почему он стоял и смотрел, как ее бьют. Он сказал, что, если бы не он с Калининым, ее бы вообще убили.
Запись разговора
Вика: Ты смотрел, как меня били, Саш.
Сырцов: Если бы меня не было, они бы тебя вообще убили.
Вика: Да?
Сырцов: Если бы не мы, да. (Неразборчиво) оттаскивали, откидывали. Мне тоже досталось (неразборчиво). А ты мне щас что-то предъявляешь. Я тебе позвонил с нормальным интересом, какое твое здоровье, что с тобой случилось.
Вика: Я тебе сказала, а ты прикалываешься, типа я шучу. Я, между прочим, еле дошла…
Сырцов: Мне неинтересно (неразборчиво). Мне нужен человек, который либо будет работать, либо не будет работать. Я тебе позвонил спросить, ты будешь работать (неразборчиво) или не будешь работать.
Вика: Саш, я буду работать, когда меня выпишут из больницы.
Саша: Вот это я и хотел услышать от тебя. А ты начинаешь трубки бросать.
Вика: Ты мне сказал, что девятого числа ты мне дашь деньги.
Сырцов: Надо разговаривать по-людски, понимаешь? Вопрос на вопрос, ответ на ответ.
Вика говорит, что предлагала полицейским эту запись, но они сказали, что это не доказательство. 29 января Пришвин в первый раз отказал в возбуждении уголовного дела — Вика пожаловалась в прокуратуру, и дело вернули на доппроверку. Но записью так никто и не заинтересовался.
25 марта пришел новый отказ — от Макарова. Он объясняет свое решение тем, что еще не готова судмедэкспертиза — в самой экспертизе написано, что она была закончена 25 февраля. В экспертизе нет ни слова о переломе носа и коленях, хотя на справках, которые их подтверждают, в качестве причины указана травма от 29 декабря 2018 года, а на фото от 1 января 2019-го видны Викины распухшие, покрытые черными гематомами колени.
Эксперт не исключает, что травмы образовались с 23:30 до 23:50 29 декабря — в то время, которое Вика указывает в своих заявлениях. Ссадина на шее у Вики, по выводам эксперта, появилась в результате воздействия предмета с острым краем и (или) заостренным концом. Не исключается, что повреждения в области головы возникли в результате «неоднократного воздействия руки и (или) ноги человека». То, что они возникли в результате нескольких падений на крыльцо, тоже не исключается. В результате однократного падения — исключается. Травмы головы эксперт оценивает как тяжкий вред здоровью.
Экспертиза, на которую он ссылается, — экспертиза ногтя, который Алена нашла в маминой шубе. Она, по его словам, к 25 марта тоже не была готова. Через несколько страниц он, противореча самому себе, пишет, что, согласно заключению эксперта, «генетический профиль ДНК подногтевого содержимого эпителия для идентификации непригоден».
Макаров цитирует показания Вики: «…между Якименко В. С. и сотрудницами магазина произошла обоюдная драка». Она говорит, что никогда об обоюдной драке не упоминала — ни в одном из ее заявлений, объяснений и жалоб, ни в одной медицинской справке этого нет. Наконец, в постановлении об отказе нет ни слова о записях с камер видеонаблюдения — их нужно было требовать в первую очередь.
«Скорее всего, камеры и не запрашивали. Если полицейские видели эти камеры, то они должны были бы краткий отчет дать в своем процессуальном решении о том, что был проведен обход, было установлено наличие камер, были истребованы записи, — говорит юрист “Команды против пыток” Альбина Мударисова. — Надо было установить тех лиц, которые были свидетелями, — может быть, кто-то из окон что-то наблюдал, — провести опрос».
Об этом в отказе тоже нет ни слова. В июне 2019-го решение районной полиции отменила областная прокуратура, и дело по пункту 1 статьи 111 Уголовного кодекса РФ (умышленное причинение вреда здоровью) все-таки завели. В нем есть только потерпевшая — Якименко Виктория Станиславовна. Сырцов, Капинус, Собаченкова, Посухова и Калинин проходят по делу свидетелями. Обвиняемых нет. Следствие считает, что их вина не доказана.
«Их всех сажать надо», — настаивает Вика, останавливаясь посреди дороги. Мы идем к ней в гостиницу разбирать документы — вокруг очередные мрачные задворки в рязанской промзоне, между железнодорожными путями и бесконечными серыми заборами торчит высокая помпезная свечка отеля с широким крыльцом и пластиковыми на вид колоннами. СК Рязани жестом доброй воли поселил Викторию в ПВР [пункт временного размещения беженцев], чтобы она не тратила деньги на хостел. По закону иностранцам в Викином положении должны компенсировать проезд, проживание и питание. Вика обед пропустила — холодные щи и сарделька, облепленная склизкими переваренным макаронами, ждут ее в столовой. Вика присылает фото своей комнаты: четыре кровати, заваленные вещами, в углу старенький телевизор. Вика говорит, что бабушки-соседки любили смотреть Первый канал, но она им запретила — теперь, как только она заходит, они сразу щелкают на какой-нибудь сериал.
На входе нас тормозит администрация — девушка, мрачно выглядывая из-под низкой челки, говорит, что журналистам внутрь нельзя, потому что «в стране терроризм». Ее помощница снисходительно предлагает нам расположиться в холле: «Сейчас вам мужчины вынесут стол, сидите, пожалуйста». Я спрашиваю, могу ли я хотя бы подняться к Вике в комнату и помочь ей принести документы.
— А что, она не может сама принести? Мы ей сейчас сами поможем.
— Помогите. Ей будет тяжело. У нее инвалидность.
— Ну и что, она неходячая?
— Там очень много бумаг.
— А зачем она так много бумаг с собой привезла?
— У нее уголовное дело.
— У нас вообще-то уголовные дела в суде.
Суд — следующий шаг после обвинения, которое никому еще не предъявили. В экспертизе написано: «Перелом основания черепа в результате падения с высоты своего роста не исключается». Вика говорит, что не падала — ее уронили. Это надо доказать.
Затылок
«Капинус меня хватает за капюшон, а я и так уже еле стою [после удара в нос], и я падаю и бьюсь об это вот, что оно там было, не знаю. Лед спрессованный был, присыпанный снегом. И я слышу, как у меня трещит все в голове, боль адская. Я поняла, что что-то ломается, но что — непонятно. И я думаю: “Мне нужно как-то встать, потому что, если они подбегут и начнут опять меня бить ногами по голове, они меня убьют”. И я начинаю еле-еле подниматься, пытаюсь сделать это быстро, чтобы увидеть, где они опять. Сырцов подходит ко мне, говорит: “Давай я тебя по подъезда доведу”. Я говорю: “Пошел вон. Ты же меня под это подставил, а теперь под дурака?” И я слышу, как они говорят: “Все, бросаем ее” — и уходят».
В 2019-м дело закрыли после того, как с кассиршами провели проверку показаний на месте — Альбина утверждает, что ее должны были провести со всеми, на кого указала Вика, и с ней самой. Каждый должен был показать, что именно произошло той ночью, а потом эксперт в бюро судмедэкспертизы оценил бы правдоподобность каждой версии. Ничего подобного в отказе Макарова нет. Вики тогда в Рязани не было, она уезжала в Донецк. Там 6 ноября 2019-го умер ее папа и началась дележка наследства с сестрой.
Вики не было в России год, она приехала только в 2020-м, и с тех пор дело еще два раза закрывали — ее об этом не уведомляли, постановлений не выдавали, а с материалами дела ее не знакомят, потому что по закону это можно сделать только по окончании предварительного расследования [в статье есть две оговорки: во-первых, с материалами можно ознакомиться в случае прекращения уголовного дела, во-вторых, даже если следствие еще не закончено, потерпевший может знакомиться с материалами дела, которые имеют отношение к причиненному ему вреду].
В июле 2021-го дело передали в рязанский Следственный комитет — областная прокуратура нашла в действиях полиции нарушение «разумного срока уголовного судопроизводства» и «непроведение необходимых следственных действий». У Вики наконец приняли аудиозапись разговора с Сырцовым, назначили фонетическую экспертизу, свозили ее на проверку показаний на месте. Но у Сырцова образцы голоса не взяли — по словам Вики, в СК ей сказали, что он в Воронеже. «Это не проблема, следователь из Рязани посылает поручение своему коллеге в Воронеж, объясняет, какие образцы взять, что спросить, тот обязан это сделать и переправить нашему следователю в Рязань», — объясняет Альбина Мударисова. Она добавляет, что результаты проверки показаний на месте нужно передать судмедэксперту и дождаться заключения: «Надо завалить следователя ходатайствами. Не все еще потеряно».
Вика готова завалить ходатайствами, только не очень понимает, как их составлять. Альбина согласилась подсказать — адвоката у Вики нет, денег на него тоже.
«Я не живу»
— Решила, что могу себе позволить выпить чаю за 38 рублей, — Вика подсаживается ко мне в кафе, куда я поехала после нашей встречи разобрать очередную кипу ее бумаг, а она пришла погреться после забега по инстанциям.
— Есть хотите?
— Нет, спасибо. Я не голодная.
Я вспоминаю ее обеды в гостинице, но не настаиваю. Вика пересказывает мне свой день: следователь отменила очную ставку, в больнице отказались давать нужные выписки, «ну ты представляешь?», «я буду жаловаться», «как со мной тут обращаются». У меня в голове становится тяжело и пусто.
— Не нервничайте так. У вас все разговоры о том, как все плохо, — решаюсь я. Вика замолкает, смотрит недоверчиво. — Я вам помогаю, Альбина нам помогает. Но все будет хорошо.
— Я эти три с половиной года как больна этим. Я не живу. Ты знаешь, как мы с Аленкой ругаемся? Она домой приходит, а я пишу, я уже стала свои бумажки прятать. Она говорит: «Я как будто мать потеряла. Тебя нет. Где моя мама, которая улыбалась, которая была веселая?» Мне, чтобы снова стать веселой, надо добиться справедливости и увидеть, что эта падаль наказана и больше никому такого зла не принесет.
Я говорю, что мне очень нравится Викина харизма и сила. И приложить бы ее к чему-то радостному. Это пошло и бестактно.
В наш последний вечер в моем номере Вика идет мыть руки — в ванной вместо душевой просто шланг и шторка, после душа весь пол в воде. «Ладно, я на цыпочках, — смеется Вика. — Зато смотри, они тебе тут пол скошенный сделали. Я даже не заметила сначала, чуть не зацепилась. Расшибешься, зато вода не зальется в комнату. К нам тут тоже заходил сантехник. Два дня стоял и смотрел, что там течет». Вика выходит из ванной, вытягивает руки по швам, наклоняется и распрямляется, как будто ее сгибают пополам, вытягивает губы, округляет глаза. Я прыскаю чаем — пантомима «сантехник» получилась очень смешной. На прощание Вика говорит:
— Ну вот, мне теперь скучно будет без тебя.
— А мне без вас.
Я смотрю ей в спину: блестящая куртка, которую она купила на последние деньги, потому что холодно и «хотя бы куртка будет красивая», дорогие кроссовки, которые ей подарила Алена, новые джинсы. В ПВР ей говорят, что она не похожа на беженку — слишком хорошо выглядит. «Я и не беженка», — Вика разводит руками, толкает ладонями воздух, как будто пододвигает очевидные факты поближе к невнимательной администрации ПВР. К ладони прирос пакет — тяжелый, истертый, с пластиковыми ручками, оттянутыми трехлетним спудом бумаг. Она уедет в свою промзону, разложит на узкой скрипучей кровати листочки и будет полночи писать. В Донецке под обстрел попал автобус. Через пару недель она поедет в Донецк подтверждать инвалидность, потом — снова в Рязань. Я думаю, зачем ей это. Вспоминаю ее монолог у отдела полиции, от которого я тогда чесалась и зевала:
«Мы должны научиться уважать каждого, кто живет на планете Земля. Мы не русский, украинец, белорус, африканец, мы — жители планеты Земля. Земля задумана как рай, а вы сделали ее адом. Человеку жизнь дается, чтобы он успел посмотреть всю красоту планеты Земля, водопады, моря. А вы их сделали рабами, они фигачат и ничего не имеют. Все, что есть в недрах Земли, — все ваше. Не надо заламывать руки, кого-то обвинять — поздно обвинять. Давайте жить по законам космическим, которые справедливые. Там ты ударил, сломал череп — и дня не пройдет, как ты себе сломаешь череп. Настолько будет справедлив мир, что каждый человек, который останется в живых… Мы будем так рады, когда будем кого-то видеть. Скажем: “Ой, дорогой, как я рад, что по Земле хоть кто-то еще ходит. А то я думал, что я один”».
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.
Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.
Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.
Помочь нам