Эффект бабочки: как жители ПНИ в Нижегородской области выходят на свободу

Сегодня в России действует свыше 500 психоневрологических интернатов (ПНИ), в которых проживает более 160 тысяч человек. По оценкам экспертов, больше половины из них не нуждаются в круглосуточном пребывании в интернатах. Шанс людей, запертых в ПНИ, на нормальную жизнь — это сопровождаемое проживание в социальном жилье с помощью и поддержкой социальных работников, психологов и волонтеров. Как у этих 18 человек из Нижегородской области, которым повезло выйти на свободу

История в фотографиях

Первое, что бросается в глаза, когда въезжаешь в Богородск, — птицы. Голуби, воробьи, вороны. Их так много, что со стороны красные крыши кажутся черными. Птицы словно укутывают дома, охраняют. На одном из таких охраняемых домов висит табличка «Специализированный жилой дом для граждан пожилого возраста и инвалидов». Здесь на четырех этажах живут 72 человека, 12 котов и одна бабочка-крапивница по имени Светлана Николаевна.

Историю заселения бабочки Светланы Николаевны никто из жильцов дома мне так и не рассказал: то ли прилетела откуда-то еще по теплу, то ли вылупилась тут же из пропущенного во время уборки кокона. С историями людей и котов все проще.

Вначале в дом заселялись только не имеющие своего жилья старики, потом к ним добавились люди из психоневрологических интернатов, а теперь еще и беженцы. Многие привезли с собой животных.

В итоге дом вышел необычный, с высокой концентрацией жизни. Ощущается это в первую очередь через запахи, что плывут по коридорам: кто-то жарит морскую рыбу, кто-то покрывает едкой лаковой краской балкон, молодая женщина побежала на работу и оставил за собой шлейф сладких духов. А потом вернулась из детского сада Оля и добавила к общей смеси ароматов запах теплого молока и чуть-чуть пригоревшей каши.

Оля Вельмишкина здесь на сопровождаемом проживании — это когда ты, бывший житель системы «детский дом — психоневрологический интернат», выходишь за казенный забор и становишься «нормальным» человеком. Ходишь на работу, готовишь, какую хочешь, еду, наряжаешься в самые невероятные платья. Но при этом у тебя есть соцработник, и, когда ты вдруг путаешься в квитанциях или не знаешь, как записаться к врачу, он тут как тут.

Таких, как Оля, в этом спецжилдоме десять человек (остальные восемь живут в других домах). Приходили они парами: как друзья или как неофициальные супруги. Неофициальные — потому что при частичной недееспособности жениться в России нельзя.

Доброта и бесхитростность как «отклонение» от нормы

Первый заезд интернатовцев случился в мае — это была пара Светы и Саши. Света тихая, улыбчивая, всегда готовая помочь, красавица. Саша тут же стал правой рукой заведующей спецжилдомом. Ремонты, починки, уборки — все на нем. Местные бабушки пару приняли, а рукастого Сашу и вовсе возвели в ранг коммунального спасителя.

Но в октябре, когда приехали следующие жильцы и местное телевидение сняло сюжет о спецжилдоме и сопровождаемом проживании, начался скандал: жители соседних домов решили, что рядом с ними поселились «маньяки» и «извращенцы». Писали жалобы, требовали вернуть «психов» за высокие заборы, ругались.

Но никаких ЧП не происходило, и со временем это улеглось. А потом во дворе появились бегущие от «спецоперации» люди: с тюками, детьми и со своими очень шумными в гулких общих коридорах бедами. На их фоне тихие интернатовцы и вовсе обрели оттенок святости. А пропахшая детсадовским молоком Оля бросилась по этажам собирать телефоны беженцев и помогать — потому что там были дети.

Впрочем, беженцам и бабушкам готовы помогать все бывшие жители ПНИ. Доброта и бесхитростность — это их общее «отклонение» от нормы. Вот и новая пара — Галина Первушкина и Сергей Львович Бахтин — пускает меня в квартиру, даже не спросив имени. Я же узнаю, что Сергею Львовичу 68 лет, а Галине — 50. В таком возрасте выйти за стены ПНИ и начать новую жизнь раньше было невозможно.

Но этой паре повезло: они вошли в проект сопровождаемого проживания «Регион заботы», который реализуют Общероссийский народный фронт и министерство социальной политики Нижегородской области. И если в согласии Галины выйти на волю сотрудники не сомневались, то к Сергею Львовичу подходили осторожно — все-таки 60 лет он провел за казенными стенами.

Бахтин оказался не из пугливых. Об этом свидетельствует и фотопортрет на комоде: Сергей Львович завернут в одеяло, как в римский плащ. Выражение лица горделивое.

— Какой у вас профиль, — удивляюсь. — Гай Юлий Цезарь — не меньше!

Сергей Львович смеется и лезет в тайник. Там у него медали: Бахтин выступал на межинтернатовских соревнованиях и был постоянным членом физкультурно-оздоровительного комплекса (ФОК). Но сейчас, после переезда, новый ФОК пока не нашел. Говорит он об этом с печалью. Галя успокаивает:

— Месяц всего мы здесь, обживемся, спорт тебе найдем, и новые награды будут.

«Мужики не плачут, а мне пришлось»

…Спортом Сережа занимался сколько себя помнит. И в свои болдинские осени (да-да, те самые, пушкинские, — Сергей Львович из-под Болдина и Пушкина читал) был первым бегуном на деревне. Когда Сереже исполнилось шесть лет, отец неудачно повернул на тракторе — задавил мать, а потом утонул в местной речке. Наверное, по пьянке задавил и утонул — больше 60 лет прошло, кто уж там упомнит?

Детей, а их было четверо, разбросали по детским домам. Дальше их пути-дорожки разошлись совсем далеко. Младший брат не перенес детдомовской жизни — еще маленьким умер. Тот, что остался в живых, и сестра, как только подросли, вышли из системы и втиснулись в жизнь. А Сережа не смог.

Его признали необучаемым. Притом что Сергей Львович умеет читать, решает математические примеры, хорошо пишет. Но тогда, после смерти обоих родителей, он был настолько подавлен, что растерялся перед новой реальностью, стал на уроках застывать. И образовательный паровоз подмял его под себя, как и многих других детдомовцев.

— Жизнь, конечно, была непростая у меня. Но и хорошее случалось, — Сергей Львович улыбается. — Помню, как нас водили на индийское кино. Мне лет восемь было. Там, в фильме, мальчишка танцевал, а ему за это деньги давали. Вот и я так хотел, как тот мальчишка. И песни там такие… — Сергей Львович решает запеть и осекается. — Я когда себе антенну-тарелку купил, нашел индийский канал. Ночь на дворе, а я смотрю и смотрю, как они там живут… Как поют… Так у них все закручено интересно…

Но и у самого Бахтина закрутилось не меньше: после детского дома началось путешествие по интернатам. С первым повезло: он был маленький, с понимающими сотрудниками и работой. Сергей там прибился к котельной. Ходил на сутки — подбрасывал в печи дрова и думал, что тут, в Вятском интернате, он человек нужный. И без него, без его бессонных ночей и проворных рук люди бы давно замерзли. Мысль эта согревала и делала жизнь осмысленной, кому-то, кроме него, необходимой.

Так прошло несколько лет, а потом судьба снова бросила Сережу на ржавый гвоздь. А вместе с ним и с сотню других обитателей интерната: учреждение закрыли, людей рассовали по региону.

— Я попал в Городец, в тамошний интернат. Не могу сказать, что там было плохо, — Сергей Львович ни о ком не может сказать плохо — характер такой. — Но очень уж строго. А я к воле привык, к свободе. И работы для меня там не было — ходи себе по кругу по территории и ходи. А как можно всю жизнь так просто ходить? А нарушил что — ой как ругают! Я в первые дни плакал! Мужики не плачут, а мне пришлось. Ребята окружили и говорят: «Ничего, ничего, привыкнешь». А я не могу привыкнуть: смотрю на забор — и слезы душат. Как так всю жизнь жить? И я сбежал.

— Как сбежали?

— А так и сбежал: отпросился погулять и не вернулся. Бомжевал какое-то время. Потом к сестре добрался, жил у нее. У нее муж, дочь — семья, получается. А потом встретил директора интерната из Понетаевки. У нас тут все друг друга знают. Он мне и говорит: «Иди ко мне, свинарник есть, работы всегда много». Ну я и пошел — вначале на свинарнике, потом грузчиком на кухне, потом на территории уборщиком. Там и Галю встретил.

— Он жил с друго-ой, — немножко нараспев рассказывает Галина. — У них комната была своя. Но она начала его не кормить, отбирала деньги, а потом и бить стала. Раз стукнула по голове, и кровь пошла! Я сходила к директору: «Как так?! Человека обижают!» И ее от него убрали. Ничего у нас тогда такого не было, просто мне его жалко стало. Он добрый, безобидный такой.

— Но вы не ссоритесь?

— Нет! — машет рукой Галя. — Пятый год уже живем. Работаем, дом ведем, сейчас вот ремонт надо сделать — чего нам ссориться?

Галя и ей тайны

Галя о своем прошлом рассказывать не любит. И здесь, в соцжилдоме, все догадываются, что в том прошлом было что-то такое, болезненное, что заставляет Галю во время общих разговоров о жизни вне интерната съеживаться.

Но все-таки, помогая восстановить картину прошлого Сергея Львовича, Галя немного рассказала и о себе.

Она родом из-под Дивеева. Семья была деревенская, многодетная: она, старшая, и два брата. Когда Гале исполнилось 18 лет, один за другим ушли родители: отец попал под борт лесовоза во время погрузки дров, а после тяжело заболела и умерла мама. Умирала в больнице на руках у Гали, плакала и шептала: «Прости, прости». А что стояло за этим «прости», Галя не знает: может, что мать не дала дочери образования; может, что вовремя не отпустила ее от бесконечных деревенских работ в другую жизнь?

Как бы там ни было, Галя простила. После смерти родителей она, не умеющая читать и писать, ушла «в люди». И вот о жизни «в людях» теперь не говорит. В интернат пришла, когда ей было 38. И жила там долго-долго, даже не помнит сколько, а потом к ней прибежали товарки и сказали: «Галь! Там к тебе мужчина и женщина приехали!» А она ответила: «Какой мужчина? Какая женщина? Я никого не жду».

— Зачем вы так ответили? — прерываю.

— Так я стала забываться там. Ну сама старалась забыть прошлое, чтобы его не было у меня в голове. Но в корпус вышла, а там брат стоит. Я на него смотрю и ничего не чувствую. А потом он говорит: «Галя, ты меня не узнаешь?» И тут у меня как слезы потекли!.. Они говорят: искали меня, искали везде, когда я пропала. А я же правда пропала… Ну вот и нашли. И забрали меня к себе на месяц в отпуск. Уезжать снова в интернат не хотелось, конечно. Да пришлось.

— Там было плохо?

— Да не то что плохо. Я же в семье выросла. И все для меня было дико.

Я же не знала, что такое индом. И что у них там все по правилам. А потом ничего, стала на работу ходить. Шить меня научили. Мы многое шили: халаты, рабочие рукавицы, домашнюю одежду.

— Для Сергея Львовича что-то сшили? — спрашиваю.

— Нет, — смеется. — Мы же все под заказ да под заказ. Ну что там надо было. Ему я на день рождения велосипед купила! — Галя розовеет от удовольствия.

— Да, очень хороший, складной! Копила она на него. Сейчас он там, внизу, стоит, — Сергей Львович машет в сторону двери. — Но ты же покажи, что шила-то? В шкафу же есть вещи?

Шкаф, шифоньер, кровать, телевизор — это собственность Сергея Львовича, приметы «нормальности» его жизни, которые он перевез в новый дом из комнатки интерната. Комнатка там была узкая-узкая, почти как купе в поезде. А тут — полноценная однокомнатная квартира, вот-вот поменяют окна, и можно обустраиваться.

— С пенсией только надо разобраться: всю пенсию из интерната нам пока не отдают, обратилась вот, чтобы отдавали, — говорит Галя. — И работу очень хочется найти. Я же не только шить могу — и сготовить, и в огороде, и по хозяйству!

Галя открывает шкаф и наконец-то показывает: теплый домашний халат, свитер, платье. Я хвалю, потому что сшито действительно качественно. Галя краснеет.

— Когда у тебя есть работа, то и жизнь другая, — рассуждает она. — Зарплата у нас была 5500 на швейке, а у Сережи — 4000. Плюс в ПНИ от пенсии нам давали только часть: 5800 — мне и 8600 — ему. Но мы могли в город выехать с сопровождением, что-то купить себе. Сейчас живем только на 5800 и 8600. Из этого и за квартиру заплатить, и курицу взять, и картошку. Новый год скоро — подарки нужны, продукты. Я подшубник делать буду: селедка, яйца, майонез. Все ж денег стоит.

— Галя, говорят, не все ваши ребята хорошо считают деньги. Вы как с деньгами управляетесь?

— У меня карточка. Спасибо Светлане Миколаевне, главной-то нашей, что помогла с военкоматом разобраться.

— Это как?

— Ну в «военкомат» вставляется карточка, там кнопочки надо нажать, и деньги выходят!

Я вспоминаю, что Галя пришла в интернат двенадцать лет назад — тогда еще не было повсюду банкоматов, карточек, смартфонов и много чего еще. Поэтому непривычные слова Галя путает и с деньгами управляется все-таки пока не очень. На мой вопрос, сколько у нее останется с тысячи, если она заплатит 100 рублей за шампунь и 250 за курицу, Галя ответила шепотом: «Примерно 600—700». Примерно, потому что складывать и вычитать она может только простые числа.

А писать не может совсем. Как и читать. Последнее всплывает, когда на ее смартфон приходит сообщение — Галя нервничает, суетится. И я понимаю: она не знает, что там написано.

Позже я спросила у заведующей отделением спецжилдома Светланы Николаевны Каржаевой (именно в ее честь местные и назвали бабочку-крапивницу), как так получилось, что при сохранном интеллекте Галя не умеет читать. И в ответ услышала про педагогическую запущенность: вероятно, в младшей школе у Гали были причины плохо учиться или вовсе в школу не ходить. Потом она очень долго жила без чтения и письма — на свинарнике или в поле эта опция не обязательна.

Ну а сегодня, когда неграмотному даже сесть на нужную маршрутку невозможно, Галина и еще пятеро ребят наверстывают упущенное. Пишут со Светланой Николаевной прописи, зубрят правило про жи-ши, складывают простые числа и читают по букварю. Занятия проходят в общем холле, где стоит огромный цветок монстера и кружит местная бабочка.

— Галя, чему вы научились на сопровождаемом проживании?

Галина на минуту задумывается:

— Жизни. Работать-то, по дому там, в саду — это и я, и Сергей умеем. А вот в больницу пойти — какой врач, как в очереди стоять, что говорить — это уже нам трудно. Было такое, что постоим-постоим, запутаемся и возвращаемся ни с чем. Но нам психолог Екатерина с такими походами помогает, спасибо ей. Она тут же, в спецжилдоме, работает. И соцработники.

— В чем главное отличие жизни здесь от ПНИ?

— Да во всем! — Галя заводится. — Но главное — здесь тихо. Там я приходила с работы — в комнате нас четверо было. Две работают, а две пожилые, с деменцией. Вот мы спать хотим, нам вставать рано, а у бабушек начинается: походить, свет включить. В коридоре плохо может быть кому-то, или поругались, или что — шум, шум, шум! Иду на работу — голова гудит, начальник ругается, что я ленивая. Я к медикам, говорю: «Не ленивая я, голова болит, не высыпаюсь!» А они не верят… Думают, что обманываю, чтобы не работать.

— Да, здесь тихо-тихо, — кивает Сергей Львович. — И хорошо.

— Телевизор только твой с политикой, — ворчит Галина. — С утра до вечера эта Украина, Украина… Я сразу ухожу, как это начинается. У меня племянников мобилизовали. Один вернулся раненный в руку — мать плачет, я плачу… Ну куда это? Даже говорить про эту политику не хочу! Сергей Львович как уснет, я переключу на «Домашний» и успокаиваюсь — там всегда хорошее кино. Смотрю, а сама мечтаю: вот лето будет, поедем на дачу…

Дачное начало

Путь «на свободу» для Сергея Львовича и Галины начался с «Социальной дачи» — это проект Марии Метрикиной. Она благотворительница и меценат, придумала серию проектов для ввода жителей ПНИ в обычную жизнь. В частности, отдала интернатовцам дачу своей мамы. Сергей Львович и Галина стали первой, якорной парой — жили в дачном поселке с мая по октябрь. И к ним на две недели приезжали погостить их бывшие соседи по интернату.

За полгода дача расцвела: Сергей Львович бесконечно что-то чинил и обустраивал, а Галина делала закрутки, шила занавесочки, сажала, полола, молола. Соседи, что греха таить, такой феноменальной работоспособности завидовали. А теперь и Галя завидует сама себе: каждый вечер в обнимку с кошкой Пигалицей стоит у окна, вглядывается в серые нижегородские дали и делает в голове заметки, что бы ей еще посадить этой весной.

— Работу я хочу найти, очень хочу работу, — Галя так активно жестикулирует, что в такт ее словам прыгает висящая на спинке кровати красная ниточка, такие обычно продают в церквях.

Спрашиваю Галю о ее родине под Дивеевом:

— Там ведь жил когда-то святой Серафим Саровский?

Галя поддерживает:

— Да, жил.

И она верит в его заступничество и ходит в церковь, просит у Бога помощи.

— В чем?

— Во всем, — пожимает плечами Галя. — И чтобы нас не вернули в интернат прошу. Про это мы все молимся.

«Если бы не Нюта…»

Потом Галя провожает меня на первый этаж к семье Андреевых: Лене и ее маме Надежде Сергеевне. Лене 35 лет, Надежде Сергеевне — 70.

Если коротко, то эта семья пришла на порог ПНИ сама: в справке от «Региона заботы» указано, что двухкомнатную квартиру Надежды Сергеевны продали родственники. Обещали помочь, но в итоге она вместе со взрослой дочерью Леной оказалась в крохотной коммуналке и без денег. В коммуналке маму и дочь начала травить соседка: запирала их снаружи, не давала пользоваться туалетом и душем, заставляла драить общую кухню.

Лена говорит, что они жили в аду. И когда шли в ПНИ, обеим казалось, что этот шаг точно будет лучше, чем предыдущий, но произошел цугцванг — и следующий ход ухудшил положение.

— Я вам вот даже не буду все рассказывать, — заводится Лена. — У вас волосы на голове будут вставать!

Но тем не менее рассказывает. Первое — что люди в их ПНИ делились на «рабочих» и «психовников». У двух категорий разные условия, разные помещения, и просто так увидеться «рабочей» Лене с «психовной» мамой было нельзя. Но Лена время от времени нарушала правила и получала «укол для порядка» — успокоительное, которое делало из нее овоща. А потом, когда ее отпускало, она снова взрывалась.

— В детстве я нормальной девочкой была, — рассказывает Лена. — Это все отец меня такой психованной сделал. Он пил, бил мать — руки ей ломал!

Надежда Сергеевна протягивает мне руки — несколько пальцев у нее не разгибаются, повреждено плечо.

— Я его так ненавидела, так ненавидела! А сделать ничего не могла! — Лена стучит по альбому с семейными фотографиями.

Мучиться ей пришлось до 15 лет — потом во время семейного скандала муж старшей сестры убил тестя. Звучит страшно, но со смертью главы семьи жить всем стало легче. Надежда Сергеевна, милая, тихая, приятная, тут же приглянулась одному хорошему человеку. И было у них все складно да ладно. И Лена говорит:

— Я бы молилась на него, какой хороший был — но пил.

От пьянки и умер.

А Надежде Сергеевне, как чеховской Душечке, нужно было на кого-то опираться: жить чьими-то интересами, помогать, приносить, убирать. У нее и работа такая была всю жизнь — в столовой на большом заводе: то посуду помоет, по подметет. Безотказная и всегда на подхвате.

И вот когда они окончательно остались одни, родственники разыграли шахматную партию, представив Лене и маме, что после продажи квартиры обе будут и с жильем, и с деньгами. Но закончилось коммунальной травлей и интернатом. За это время из симпатичной аккуратной женщины Надежда Сергеевна превратилась в потерянную старушку. А Лена — в нервную, постоянно на взводе, неряшливую женщину. На счастье Лены и ее мамы, два года назад в интернат приехала автор проекта «Регион заботы» Нюта Федермессер.

— Если бы не Нюта, мы бы вообще не знаю! — уже восторженно произносит Лена. — Она такая женщина! Ей можно все рассказать, вот просто так прийти и поговорить — и она все понимает.

Именно после такого разговора, когда Нюта все поняла, Лена и мама вошли в список людей, готовых к сопровождаемому проживанию, и переехали в спецжилдом.

Когда я шла к ним, Светлана Николаевна предупредила, что обе женщины за год жизни здесь прошли эволюцию от гусеницы до бабочки, а именно: их научили систематически чистить зубы (за 16 лет в интернате этот навык ушел), следить за гигиеной, убирать в квартире, ходить в магазин, рассчитывать бюджет, пользоваться транспортом. Обе женщины похудели, переоделись, сделали прически и привели в порядок зубы.

А пока шло обучение и преображение, стали всплывать совершенно удивительные вещи. Ну, к примеру, что у Лены есть, как говорят модельеры, «глаз». В самом обычном магазине с китайским барахлом она умудряется выбирать стильные наряды, правильно подбирать обувь и бижутерию. И если раньше упор делался на все яркое, броское, то под руководством элегантной Светланы Николаевны на первый план вышли черное, серое и белое. И сумка в тон.

Поэтому, когда спустя полгода в спецжилдом прибыла комиссия, глядя на Лену, они попросили позвать… Лену — перед ними стоял совсем другой человек.

Пока мы разговариваем, в гости к Лене приходят Наташа и Оля — все они из одного интерната. И эта связка у них равна семье: вместе на концерт, вместе в парк, вместе на ярмарку. Когда кто-то заболевает, лечат его тоже вместе. Ну и обновки, ясное дело, осматривают гуртом. Наташа вот недавно прикупила себе кольцо — я похвалила. Действительно красивое.

Наташа частично дееспособная, хотя при разговоре это никак не считывается. Рассказывает, что у нее рано умерли родители, поэтому она, обычная девочка, оказалась в детском доме, потом ее перевели в интернат. Там Наташа работала в бане — мыла тех, кто не может сам, помогала больным и обездвиженным.

— И мужчин мыли? — я удивилась.

— А что тут такого? — тут же включается Лена. — Мужчины, женщины — всем мыться надо. Если человек больной, надо ему помочь?

Но Наташа считывает подтекст моего вопроса и говорит:

— У меня был парень, я беременная от него была. Мне кесарево делали — сказали, ребенок не выжил. А я ее помню — девочка. Ручка у нее вот так, — Наташа подняла руку с новым кольцом, помахала. — Я ее часто вспоминаю, мою девочку.

Оказалось, что беременной в прошлом была не только Наташа. И у Лены в интернате случалась личная жизнь. И у многих других девушек. Но поскольку они не дееспособные, выбора между абортом или родами у них не было.

— А что сделаешь? — говорит Лена. — Мы же без прав. Дети недееспособным не положены.

Маячок из прошлого и дивный новый мир

Тема дееспособности из нашего разговора не уходит. Потому что дееспособность — это билет в жизнь. Возможность работать, брать ипотеку, да и просто засыпать без мысли «а что, если завтра проект закончится и нас снова упекут в ПНИ?».

Эти тревоги не покидают и Свету Арефьечеву. Они с Сашей Киселевым — самая первая пара, вышедшая из ПНИ на сопровождаемое проживание.

Саша же настроен по-бойцовски. Говорит: если за ними приедут, он, конечно, поедет в ПНИ, но покажет там всем.

Что покажет? Что может бороться за свои права. Так он делал и в детском доме, и в трех психоневрологических интернатах. В ответ часто получал успокоительные уколы, поэтому в разговоре со мной легко жонглирует сложными медицинскими названиями. И говорит, от какого препарата какая реакция: от одного тошнит, от другого валит с ног, третий как принятая на голодный желудок бутылка водки — целый день тебя шатает от стены к стене и земля перед глазами вертится.

Саша по бумагам частично дееспособный. Но при этом он дееспособнее многих дееспособных: читает, пишет, свободно управляется с компьютером и помогает всем жильцам дома. Саша мечтает водить машину. И полицейским тоже мечтает быть, потому что насмотрелся фильмов «про хороших ментов» и потому что, по рассказам сестры, которую Саша нашел уже в зрелом возрасте, их отец был милиционером. Советским милиционером, а значит, правильным.

— Как ты нашел сестру?

— Я с самого малого по детским домам, а сестра чуть побыла дома, потом уже ее отдали. Мы были в разных интернатах. А у нас есть такое, что интернаты часто ссорятся. Ну встречаются на каких-то соревнованиях или выездах, начинают общаться по телефону, в переписке, а потом пошло: «Вы в лесу живете, вы лесные»; «А вы в городе, вы такие-то». И до скандала. А я в интернате решал все вопросы, ко мне люди приходили за помощью. Я позвонил, чтобы разобраться, в тот интернат. Говорю: «Представьтесь, пожалуйста». Мне отвечают: «Любовь Киселева». — «А отчество у вас случайно не Евгеньевна? Я тоже Киселев и Евгеньевич». Два плюс два сложили — и сестра нашлась. Мы с ней протараторили всю ночь и решили найти мать.

— Зачем?

— Надо.

Из этого «надо» у Саши складывается вся жизнь. В интернате он с позиции «надо» ввязывался в чужие проблемы. Когда познакомился со Светой, начал активно ее опекать. И она, никогда не видевшая ни от кого заботы, его полюбила.

В одиннадцать лет Свету и еще четверых детей забрали у пьющей матери. На сегодня в живых остались трое, благополучных — двое, добилась нормальной жизни и любви Света пока одна.

Теперь очень боится все это потерять: работу уборщицей, спецжилдомовскую квартиру, каштан под окнами. Летом, когда он цветет и солнце путается в его ветвях, от запаха каштановых свечей у Светы внутри разливается что-то теплое. Каштан под окном — это ее свобода.

— Почему ты так боишься интерната? — спрашиваю.

— А вы там хоть немного жили? Хоть месяц? Я многое рассказывать не хочу — нельзя такое рассказывать… Если легкое рассказать, то там ты живешь, как тебе скажут.

Если бы мне дали получить хорошее образование, я бы тут не была — у меня в мои 26 лет уже бы и дети родились! И семья бы была. И своя квартира! — Света говорит на высоких нотах, нервничает.

— Но ты же грамотная. На холодильнике вот висит рецепт запеканки — ни одной ошибки. Ты писала?

— Да. Это я записываю, потому что память плохая. В детстве мы играли с братом и сестрой на крыше — я хотела прыгнуть в сугроб, а прыгнула головой в лед… Это мне мама сказала, что от этого я все плохо помню.

— В больницу не ездили?

Света смотрит на меня как на дурочку.

— У меня мама пила! Ей все равно было… Она тут рядом живет, я им помогаю с бабушкой. Продукты привожу — деньги нет, мать на выпивку потратит. Привозила их к нам на такси сюда, когда мы все в квартире сделали, хотела, чтобы они помылись в ванной, покушали хорошо, отдохнули в чистоте. Они приехали, но ничего их не удивило. Мне кажется, даже если бы я в очень богатом доме жила, ее бы и это не удивило. Ей просто все равно.

— Но Саша заменяет тебе и маму, и папу, и друга. Все ваши проблемы на нем. При этом ты по документам дееспособная, а он — частично.

— Да, в этом и загадка. Захотели на комиссии — написали так, захотели — не написали. Поскольку он пока не полностью дееспособен, пожениться мы не можем. Хотя мы с ним семья.

Со стороны именно так и кажется: семья. С общим бытом, котами и даже семейным альбомом одним на двоих. Правда, ни у Светы, ни у Саши в этом альбоме нет снимков из жизни до детского дома. Зато целая галерея друзей.

Их фото есть и в квартире, где четко просматривается тоска по уюту и девичьей романтике: ангелочки, лепные цветы, сердечки, игрушки. Чистота вокруг невероятная — Света и в интернате только и делала, что наводила чистоту. А когда они с Сашей начали встречаться, настояла, чтобы он купил к себе в комнату электроплитку — на ней она переделывала слипшиеся столовские макароны в «нормальные». Обжаривала то с курицей, то с сосисками, то с овощами — получалось вкусно и по-домашнему, не как у всех.

Саша в то время, когда Света колдовала над слипшимися макаронами, работал. Он всегда работал, сколько себя помнит, к примеру, в Городце делал щетки и пробки. Пробки для шампанского, что выпускает местный завод.

И вот в этом году, когда они со Светой отмечали свой первый Новый год на воле, за несколько минут до боя курантов Саша открыл бутылку шампанского. А из нее вышла пробка — та самая, какие он делал когда-то. Саша поперхнулся, а потом рассмеялся: судьба послала им маячок из прошлого, чтобы вспомнили, как было и как стало.

…А потом били куранты. Саша, Света и их соседи пили шампанское и загадывали желания. И главное желание было одно на всех: не потерять эту нечаянно обрушившуюся, но такую долгожданную свободу.

Редактор — Инна Кравченко

---

Этот материал написан при поддержке наших доноров: Судомоиной Ольги и других.

Если вы хотите принять участие в подготовке материала, можете выбрать проект на странице «Выезжаем!»

• Теги:
• борьба за права
• психология
• реформа системы ПНИ
• социальная помощь