Бог из сто шестьдесят девятой

Те, кто худо-бедно знаком с античной литературой, знают, что иногда в самой безвыходной ситуации героям этих произведений вдруг приходит неожиданная помощь. Чаще всего — в лице одного из многочисленных олимпийских богов: какой-нибудь царь морей Посейдон, быстроногий Гермес или мечущий молнии Зевс. Они появляются из ниоткуда, всегда вовремя, быстро наводят порядок, спасают героев поодиночке и целыми коллективами и так же быстро исчезают. У этого явления даже есть специальный термин — deus ex machina, что в переводе с латыни значит «бог из машины».

В реальной жизни такие счастливые развязки случаются крайне редко, не в последнюю очередь потому, что с многобожием давно покончено, в том числе и на государственном уровне, а согласно современным взглядам на суть вещей и прочую экзистенциальную философию, каждый почему-то просто обязан страдать, причем в одиночку, и самостоятельно выбираться из передряг безо всякой помощи свыше.

Но однажды, давным-давно, я был чудесным образом спасен, как это порой случается в древнегреческих трагедиях.

Я и сам забыл про этот случай, но вдруг осенью встретил на улице своего одноклассника Юрку Гуськова, отправился покупать с ним арбуз — и вспомнил.

Но обо всем по порядку.

Школа образцовая

В шестом классе я пошел в четвертую и последнюю по счету мою школу. Все эти четыре школы были в Москве, но различались так, будто находились в разных городах и даже в разных странах.

Первая, на Фрунзенской, была образцовая. Там учились дети дипломатов и внуки ветеранов госбезопасности. В этой школе все было до такой степени надежно, что туда определили даже дочку Луиса Корвалана. Паркет в холлах был натерт до блеска, в актовом зале после уроков демонстрировали кинофильмы про войну, на стенах висели портреты пионеров-героев, по углам стояли знамена, в туалетах не курили, на переменах младшие гуляли парами, старшие не дрались, вместо этого все собирали макулатуру, сдавали деньги на подарки детям Вьетнама, а со сцены пели песни про Ленина, партию и революцию. Ученики рассказывали друг другу бесконечные истории о жизни с родителями во Франции, Дании, Египте и Бразилии, демонстрировали потрясающие авторучки, фломастеры и жевательную резинку.

Казалось бы, учись — не хочу. Но не прошло и недели с первого сентября, как моя первая учительница вдруг яростно меня возненавидела, даже не думая это скрывать, хотя для первого класса я был вполне подготовлен. Можно сказать, я был вундеркиндом, начав читать в три года, писать в четыре, а в пять играть на гитаре. Несмотря на мои достижения, на каждом собрании учительница сообщала родителям, что я идиот, что с таким идиотом она впервые сталкивается за всю свою педагогическую практику, и настоятельно рекомендовала, пока не поздно, сдать меня в интернат для умственно отсталых. Чтобы как-то отвлечь родителей от подобного решения, я старательно посещал музыкальную школу, библиотеку и плавательный бассейн. В интернат меня не сдали, хотя училка продолжала настаивать на моей неполноценности, темнела лицом, лишь только я показывался ей на глаза, исписывала дневник замечаниями и ставила по несколько двоек в день за поведение. Так продолжалось ровно три года.

Школа неуловимых

Потом родители получили новую квартиру, мы переехали, и я пошел в следующую школу. Эта была восьмилетка на одной из улиц Соколиной Горы. Возможно, так выглядели сиротские приюты Диккенса или советские исправительные заведения эпохи военного коммунизма. Школа была построена еще при царе Горохе, в обшарпанных классах стояли доисторические парты с откидными крышками, в полу зияли дыры. Тяги к знаниям там никто не выказывал, уроки массово прогуливались целыми классами, занятиям предпочитали игру в трясучку, ножички и пристенок, нужду справляли на пол в физкультурной раздевалке, а изъяснялись исключительно матом. Драки возникали на каждой перемене как по поводу, так и без, настолько свирепые, что школьный медпункт больше напоминал полевой лазарет. Били в кровь и в кашу, выбивали зубы, ломали руки и носы, причем девочки и не думали отставать от мальчиков. Сильные и старшие ежедневно отнимали деньги у слабых и младших, а на выходе из школы отважных юных рэкетиров поджидали с глумливыми ухмылками учащиеся окрестных ПТУ, грабя награбленное.

Верхний лестничный пролет считался официальным местом для курения школьников всех возрастов. Из тридцати семи учеников восьмого «Б» двадцать восемь состояли на учете в детской комнате милиции за кражи, в основном со стендов выставок в Сокольниках, а некоторые уже имели татуировки.

Надо сказать, что меня все это не особенно шокировало, скорее наоборот. Эта школа-восьмилетка казалась мне какой-то причудливой смесью «Неуловимых мстителей» и «Педагогической поэмы», настолько дух романтики и свободы витал в ее стенах. Все чопорное, наносное, привитое в первой школе улетучилось за пару дней. Бассейн, музыка и библиотека были моментально забыты. В драках я принимал участие азартно, в трясучку с каждым днем выигрывал все большие суммы, деньги приспособился прятать под стельку в ботинке, курить начал с удовольствием, в милиции на учете хоть пока и не состоял, но перспектива была.

На остатках знаний и способностей, безо всяких усилий, я вдруг оказался круглым отличником. Меня хвалили и ставили в пример, а учителя литературы и природоведения, те просто заходились от восторга и называли гением. Я даже умудрился занять первое место в конкурсе школьного рисунка, разоблачающего хунту генерала Пиночета, абсолютно не умея рисовать.

В минуты своего триумфа я живо представлял лицо моей первой учительницы. Хотя, скорее всего, она заявила бы, что на фоне уголовников даже идиот какое-то время может прикидываться прилежным учеником. Тем временем пацаны из класса стали мне лучшими друзьями — и я начал пропадать с ними на улице до темноты. Мы ходили в кино, совершали набеги на аттракционы Измайловского парка, играли в индейцев в сквере за трибунами стадиона «Крылья Советов».

Неизвестно, что поджидало бы меня в недалеком будущем, но не успели начаться летние каникулы, как в одну из ночей перекрытия ветхого здания не выдержали — и четвертый этаж рухнул на третий. Школу закрыли и после ремонта отдали под медучилище, а всех учеников распределили по нескольким школам района. Наш класс и еще пяток других определили в ту, что стояла в двух кварталах от старой.

Школа следопытов

И вот когда мы пришли на территорию тех, кто всегда был главным, заклятым нашим врагом, начались такие драки, что все виденные ранее побоища стали мне казаться невинным ребячеством. Первого сентября мне расквасили нос, третьего разбили губу и расшатали зуб, а четвертого подбили глаз, да так, что пришлось идти к окулисту.

Иллюстрация: Нина Стадник для ТД

В этой школе я уже не числился отличником и на уроки тратил максимум полчаса в неделю. Но чтобы как-то разнообразить досуг, а то все сплошное курение да мордобой, я записался в школьный отряд «Красные следопыты», таскал в портфеле стопку анкет и опрашивал ветеранов. Удивляло, что ветераны рассказывали не о подвигах, а о всякой ерунде. Один поведал, как у них в блиндаже чуть все не угорели от плохой печки, другой — как на оставленном немцами аэродроме он раздобыл отличную канистру, которая ему служит до сих пор, а следующий — как во время отпуска по ранению ночью он принял грозу за артобстрел и никак не мог найти окопа в комнате. Заодно я выяснил, что мой дед Никита воевал аж в Первую мировую, но ничего героического тоже вспомнить не смог. Еще я поступил в Дом юного техника обучаться мастерству токаря, что идеально гармонировало с окружающим миром.

Не успел я попривыкнуть к новым обстоятельствам, как нашу новенькую кооперативную квартиру, которая мне так нравилась, пришлось срочно менять по причине развода родителей. Собственно, развелись они еще на этапе переезда, а все это время подбирали варианты.

Нам с мамой досталась однокомнатная квартира недалеко от метро «Коломенская». Какое-то время я продолжал упрямо ездить в старую школу, но три часа дороги в оба конца через полгода меня сломили.

Школа четвертая, деревенская

То место, куда мы переехали, называлось Нагатино и являлось наглядным примером смычки города и деревни. Бревенчатые избы начинались прямо от метро, печки в избах топили дровами, воду таскали ведрами. По улицам разъезжали трактора, на лугах паслись коровьи стада, а на бескрайних полях совхоза «Огородный гигант» копались женщины в ватниках. Весной они сажали капусту, а осенью собирали урожай. Капуста эта называлась «Коломенкой» и считалась почему-то знаменитой, во всяком случае кочаны, растущие вдоль дорог, массово воровали с полей жители близлежащих многоэтажек.

Село Коломенское, давшее название станции метро и капусте, было известно тем, что тут случился Медный бунт и что Петр Первый провел здесь детские годы. Осенью и весной лучше было сюда не соваться. И не только потому, что можно было огрести от местных, а просто грязь на улицах была такая, какой не видали даже на нашей даче в Щербинке. В Коломенское нужно было ходить в выходные летом или зимой. В холода тут все катались — кто на лыжах, кто на санках, попадались даже нарядные горнолыжники, а летом граждане загорали, купались и катались на моторных лодках. Но в будни бывало пустынно. Местные сидели по избам и на улицу выходили неохотно. Пройдет мужик с граблями, а через час баба с корзиной — вот и весь народ.

Все жители района так или иначе отчасти были сельчанами, даже дети. Так же как и взрослые, они воровали урожай с полей, браконьерским способом ловили рыбу в заводях около шлюза, по берегам реки жгли костры, пекли картошку и тайком выпивали в многочисленных сарайчиках и гаражах для моторных лодок.

Летняя практика в школах района всегда проходила на совхозных угодьях, где подрастающее поколение принимало посильное участие в битве за урожай.

Что же касается самой школы, ставшей для меня четвертой, то она оказалась на удивление современной, такой же точно, как в фильме «Доживем до понедельника». Два здания, соединенные переходом. Почти сразу выяснилось, что там просто все до единого свихнулись на спорте, и, наверное, не случайно первым уроком первого сентября у меня была физкультура. Ученики только и делали, что принимали участие в многочисленных соревнованиях и турнирах, бегали эстафеты и посещали секции. Холлы были украшены шкафами с кубками, разговоры велись исключительно о футболе-хоккее, произносились фамилии нападающих, вратарей и полузащитников, которые мне ровным счетом ничего не говорили, вспоминались как недавние, так и прошедшие много лет назад матчи, чемпионаты и турниры, на какой минуте какого тайма там был забит гол, подан угловой или пробит пенальти. Изъяснялись все фанатскими кричалками и стишками, и даже прозвища там были в том же духе. У нас в классе оказались и Пеле, и Третьяк, и Беккенбауэр.

Ученики были поделены на три части по своим спортивным предпочтениям, то есть на армейцев, спартаковцев и динамовцев. Патриоты своих клубов, они тихо враждовали между собой, поэтому даже на переменах старались не смешиваться, стояли, разбившись на группы, и вели бесконечные спортивные толковища. Одноклассники никак не могли поверить, что я не болею ни за одно из спортивных обществ. Они были просто убеждены, что я их разыгрываю.

Если в первой школе мне ежедневно внушали, что я единственный идиот среди нормальных, то тут я себя чувствовал единственным нормальным среди буйнопомешанных. Чтобы не чувствовать себя изгоем, я записался в секцию борьбы и объявил, что болею за общество «Динамо», надеясь, что теперь от меня отстанут. Так оно и случилось.

Весь этот культ спорта ничуть не мешал курить доброй половине класса, многие уже пробовали портвейн, а третьегодник Витя Турочкин важно объяснял, что, по его мнению, самая лучшая водяра — это «Экстра» по четыре двенадцать: и идет, как вода, и не так мутит, как от других сортов.

Кстати, тот Витя Турочкин жил в одном из бараков на улице Речников, обитатели которых общались между собой на такой замысловатой фене, что я никогда не понимал, о чем они говорят, покуривая на лавках в своих палисадниках.

Потом, много позже, я узнал, что в тридцатые годы, во времена строительства гидроузла, тут была большая зона Дмитлага и с тех пор район Нагатино буквально стоит на костях каналоармейцев.

Одна девочка

Моим лучшим другом почти сразу стал Юрка Гуськов. Во-первых, он единственный в классе болел за команду «Торпедо», и такая независимость меня потрясала, а во-вторых, с ним было весело. Мы взрывали магниевые бомбы, собирали гильзы на заводе цветных металлов, воровали с огородов репу и морковку, мастерили самострелы и посещали одну секцию борьбы. Еще Юрка всегда врал напропалую и, как большинство вдохновенных врунов, никогда не помнил, какую версию поведал мне накануне. Да и какая разница, что там было на самом деле, если человека просто интересно слушать.

Но главное, что нас объединяло, — мне и Юрке нравилась одна девочка, наша одноклассница, которая, конечно же, не отвечала нам взаимностью. Поэтому мы не испытывали друг к другу ни малейшей ревности, наоборот. Нас это еще больше сплотило.

Девочка была флегматичной, чтобы не сказать холодной. В то время мы еще не разбирались в темпераментах и пытались всеми способами растопить этот лед. Чего мы только ни делали, чтобы эти пустые серые глаза взглянули на нас с интересом: выбивали из ее рук портфель, ставили подножки, распевали противными голосами глупые песни, громко острили на каждом уроке, устраивали на переменах борцовские поединки — все впустую.

Тогда мы решили и после занятий не оставлять усилий. Мы звонили ей по телефону каждые десять минут. Сначала просто вешали трубку, затем заводили музыку, а когда осмелели, то начали спрашивать задания на завтра, якобы мы забыли их записать. Первое время она терпеливо диктовала, затем, когда мы ее все-таки довели до ручки, сообщала уже страницы и параграфы наугад. Тут проявилась разница между мной и Юркой. Мы оба прекрасно знали, что именно нам было задано, но Юрка нарочно делал то, что сообщала ему наша безответная любовь. Когда ему ставили пары, он стоял у доски с трагичной миной, демонстрируя той девочке чудеса самопожертвования.

Вершиной совместных ухаживаний стали заляпанные цементом и краской штаны, забытые малярами на крыше дома, где жила наша избранница. Мы привязали их тросом к ограждению крыши и опустили так, чтобы они оказались ровно напротив ее окна, благо дом был двенадцатиэтажный, а жила она на одиннадцатом. Портки провисели неделю, пока не были отцеплены специально вызванным отрядом работников ЖЭКа. Зато мы с Юркой чувствовали себя превосходно. Каждый божий день приходили любоваться, как пестрые штаны развеваются перед окном, и зрелище это вызывало у нас приступы законной гордости и безудержного веселья.

Однажды, посчитав, что все активные методы воздействия исчерпаны, мы решили залезть на крышу дома напротив и подглядывать в окна любимой. За месяц ничего интересного так и не увидели: пару раз девочка заходила на кухню поставить чайник, мелькала в коридоре и открывала шкаф в комнате.

В тот раз мы тоже выбрались на крышу, захватив репу с морковкой. На огородах напротив шлюза после сбора урожая всегда можно было найти остатки. Нам нравилось торчать на крыше, чистить ножичком ворованные корнеплоды и вглядываться в заветные окна напротив. Девочка, как назло, ни разу не показалась, пора уже было заканчивать нашу вахту. Да и вообще, придумать что-то другое, а то скоро зима и на крыше не очень-то полежишь пузом на снегу.

И вот когда мы ехали на лифте обратно, Юрка решил развлечься. Как многие жители пятиэтажек, он рассматривал лифт как бесплатную потеху — и, конечно же, был прав. Больше всего ему нравилась красная кнопка «Стоп». Если на нее нажать, лифт вставал как вкопанный, а пол подпрыгивал вверх-вниз. С двенадцатого этажа мы доехали до седьмого, тут Юрка нажал на «Стоп» — и началось! Сначала лифт пошел на одиннадцатый, с одиннадцатого на четвертый, с четвертого на девятый, с девятого на второй, со второго на седьмой, с седьмого на пятый, с пятого на десятый, с десятого на третий, а с третьего снова взмыл на двенадцатый.

Мне передался Юркин азарт, и я взял управление в свои руки. С двенадцатого на девятый, с девятого на одиннадцатый, с одиннадцатого на четвертый, с четвертого на восьмой и так далее.

Затем и Юрка не вытерпел, отпихнул меня, остановил лифт и погнал его вниз, затем вверх, затем снова вниз. Потом мне тоже захотелось оттолкнуть Юрку: а чем я хуже? Лифт взлетел под крышу, а через мгновение тронулся в противоположном направлении. Дальше мы уже просто начали забавный турнир, правила которого были невероятно просты: нажать на кнопку «Стоп», а затем на любой этаж, а главное — помешать сопернику, старающемуся не допустить твоих действий.

Мы толкались, пихались, заламывали друг другу руки, борьба в стойке переходила в партер, из партера обратно в стойку, лифт, как безумный, скакал по этажам, трясся как в лихорадке, слабые его стенки жалобно стонали, казалось, вот-вот хлипкий пол проломится и мы низвергнемся в шахту. За временем мы не следили, нам было не до этого.

Наконец мы выдохлись. Выпустили друг друга и поехали на первый этаж. Лучше бы мы этого не делали… Потому что не успели мы открыть двери лифта, как моментально оказались в окружении разъяренной толпы. Люди орали на все лады и тянули к нам руки. Сначала мы не могли разобрать ни единого слова, но секунды спустя до нас начал доходить смысл справедливой коллективной ярости.

Ах вы негодяи бессовестные, хулиганье, знали б вы, как мы на проклятой работе измотались, да еще давка вечная в транспорте и в магазинах, мало что один лифт уже неделю не работает, так вы решили и второй доломать, все-таки хорошо молодым, вот им ждать надоело, так они пешком по лестнице отправились, а у меня ноги больные, на десятый этаж не набегаешься, виданное ли дело, в очереди к лифту стоять, словно за мясом в гастрономе, и не говорите, товарищи, из-за этой проклятой шпаны вообще жизни не стало, повадились шастать из своих бараков в наш кооператив, не успели дом построить, а уже в парадную зайти страшно, стоят, курят, на пол сплевывают, на прошлой неделе у мусоропровода кто-то кучу навалил, сто процентов — та же публика, да что вы, не видите разве, на лицах же все написано, это ж уголовники настоящие, надо бы их к родителям оттащить, пусть полюбуются, кого вырастили, ой не смешите, какие родители, небось такие же дегенераты, если не хлеще, здесь у нас райончик врагу не пожелаешь — совхоз, ЗИЛ да «Динамо», там же нормальные люди работать не станут, вот это вы зря, гражданочка, у меня отец всю жизнь ЗИЛу отдал, фронтовик, между прочим, и сам никогда шпаной не был и всю жизнь хулиганам окорот давал, но что правда, тут в передаче «Человек и закон» показывали, как один мужчина замечание таким негодяям сделал, а они взяли и ножиком его, мерзавцы, сволочи, в больнице еле спасли…

Как и в любой толпе, быстро нашелся лидер. Из группы линчевателей выделился здоровый мужик в очках, зеленой фетровой шляпе, с авоськой, полной свеклы. Он был не просто широкий, а квадратный, с фигурой, похожей на наш дачный сортир.

Свободной рукой он сгреб нас с Юркой, став от натуги пунцового цвета, и, брызгая слюной, принялся трясти и мотать синхронно со своей свеклой.

— А ну, говорите живо, что вы делаете в нашем доме?

Я было начал судорожно подбирать версию, ведь в этой ситуации сказать правду, а именно что мы который день подсматриваем с крыши в окна нашей одноклассницы, вряд ли было бы разумным. Но Юрка недаром был любитель приврать, опередив меня, он тут же начал вопить:

— Мы к товарищу заходили, а его дома нет!

Мужик, с удовольствием войдя в роль дознавателя, немедленно продолжил допрос:

— Так! Что еще за товарищ? На каком этаже живет?

Я предпринял робкую попытку вырваться, да какое там.

— Саша, Саша Балабушка! — не сдавался Юрка. — С одиннадцатого этажа!

Саша Балабушка и правда учился с нами, он был лучшим на уроках труда и умел читать по-украински стихи Тараса Шевченко. Только он жил на первом этаже, совсем в другом доме, в трех кварталах отсюда.

— В какой квартире? В какой квартире, я спрашиваю, этот ваш Саша живет? — Мужик решил не останавливаться на достигнутом, поэтому затряс нас с удвоенной энергией. — Только не врать мне!

— В сто шестьдесят девятой! — отчаянно закричал Юрка. — Я и не вру! Только там сейчас нет никого, сами можете проверить!

В сто шестьдесят девятой квартире на одиннадцатом этаже в доме напротив жила та, кого мы так упорно, но тщетно пытались созерцать. Эти кооперативные двенадцатиэтажки были типовыми, поэтому Юркины заверения выглядели правдоподобно.

Иллюстрация: Нина Стадник для ТД

Но мужик уже завелся и решил идти до конца.

— И проверю! Ну если врете! Ну если там нет никакого Саши! Я вас лично в милицию отволоку! Я и в школу вашу, к директору! И к родителям, на производство! Я вам такую жизнь устрою!

Наоравшись всласть, он подтащил меня с Юркой к лифту, который все это время продолжал стоять с открытой дверью, и под одобрительные возгласы публики втолкнул нас внутрь, да еще коленом наподдал.

Надо сказать, что в те славные времена все взрослые могли принимать самое деятельное участие в воспитании будущих строителей коммунизма. Отвесить нашкодившему подростку со всей силы подзатыльник, накрутить ему уши, чтоб зашелся от крика, или дать от души пинка было делом обычным, и никто не думал осуждать за подобное.

Мужик нажал на одиннадцатый, и мы отправились к своей погибели.

Мальчик Саша

Мы с Юркой понуро смотрели друг на друга, понимая, что остались какие-то жалкие секунды до разоблачения и кары. В том, что этот квадратный потащит нас в милицию, можно было не сомневаться. Даже если дело ограничится лишь приводом, хорошего мало. Сообщат родителям, потом и в школу. А я ведь только начал там учиться, двух месяцев не прошло. И у Юрки родители строгие, да и тренер по борьбе, Вячеслав Иванович, заявил, что, если узнает про любой случай хулиганства на улице, из секции вон!

Лифт остановился на нужном этаже. Мужик выволок меня и Юрку, при этом даже не думая захлопывать дверь. Решил его не отпускать, чтобы не терять времени, когда придет момент тащить хулиганов в милицию. Он придавил нас к стене и, обратившись к Юрке, на всякий случай уточнил:

— Какой, говоришь, номер? Сто шестьдесят девятый?

Тот обреченно кивнул. Мужик, перехватив поудобнее авоську, принялся названивать в сто шестьдесят девятую. «Только бы не открыли, только бы не открыли!» — молился я про себя, а он все звонил и звонил не переставая.

Дверь не открыли. Я осторожно, чтобы не заметил мужик, с облегчением выдохнул.

— Вот! Мы же сказали, дома никого нет! — снова вступил приободрившийся Юрка. — А вы нам не верите!

Но не тут-то было.

— А ну заткнись! — молниеносно парировал мужик, он секунду размышлял, а затем, как бы самого себя, спросил. — Мало ли, а вдруг совпало?

И вдруг нажал на звонок соседней квартиры. И эта дверь, конечно же, почти сразу открылась. Ну вот и конец.

На пороге показалась миловидная блондинка. Она с изумлением оглядела нашу дружную компанию.

— Скажите! — взволнованно начал наш экзекутор. — В сто шестьдесят девятой живет Саша?

Блондинка ответила не сразу, и эта пауза показалась мне вечностью. Я даже зажмурился. И вдруг услышал:

— Да! Там живет мальчик Саша!

Сначала я просто не поверил своим ушам, потом сердце мое бешено заколотилось, я украдкой посмотрел на Юрку и понял, что он ошарашен не меньше меня.

— Я звоню-звоню, а там никто не открывает! — нажаловался мужик. — Мне бы с ним поговорить, с этим Сашей, а лучше с его родителями!

— Наверное, он сейчас с мамой гуляет! — предположила женщина, и было видно, что она по-прежнему несколько озадачена. — Они обычно вечером гуляют, перед сном.

— Так вот, обязательно поговорите с ним и с его мамой, чтобы они больше не пускали к себе этих оболтусов! — мужик снова завелся и налился кровью. Он подтолкнул нас поближе, чтобы соседка Саши смогла рассмотреть нас во всех подробностях. — Вы не представляете, что они тут устроили! Заявились к этому Саше, самого не застали, так на обратном пути чуть лифт нам не сломали!

Произнеся все это, мужик ослабил хватку, с секунду повременил, потом медленно и как-то нехотя разжал руку. По всему было видно, что запал его кончился и ему, наверно, захотелось домой.

— Ладно, так уж и быть, шпана несчастная! Идите! — сказал он нам. — Хорошо, что хоть не врете! Но чтоб сюда больше ни ногой!

Мы начали медленно отступать к лестнице, одновременно приводя в порядок изрядно помятый гардероб.

— Вы все-таки не забудьте его маме сказать! — напомнил он блондинке. — А то потом сама же наплачется!

— Хорошо! — пообещала та. — Я обязательно ей скажу! Но…

Напоследок я оглянулся. Она стояла, закусив губу. И наконец проговорила:

— Просто Саша совсем маленький. Он только ходить недавно начал!

— Ну и что?! — не растерявшись, моментально заголосил Юрка, мы уже были у спасительных ступенек. — Что здесь такого? Подумаешь, маленький! Если он маленький, нам что, дружить с ним нельзя?

Мы рванули вниз по лестнице, перелетая через ступеньки и целые лестничные марши, ставя рекорды по скоростному спуску, проносясь со свистом мимо людей, нестройной цепочкой идущих нам навстречу, и через полминуты вылетели на улицу. Очередь на лифт к тому времени вышла за пределы подъезда.

…
Я давно уже дедушка. Не подглядываю в окна к одноклассницам, не взрываю бомбы с магнием, не ворую репу с огородов. Но когда я прохожу мимо одного двенадцатиэтажного дома, мне очень хочется туда зайти, подняться на лифте, подойти к нужной двери, позвонить и, если откроет взрослый дядька, сказать: «Здравствуй, Саша, хоть мы и незнакомы, но однажды, много лет назад, одним своим существованием на этом свете ты мне очень помог. Большое тебе спасибо».

Этаж и квартиру я помню.

Москва, февраль 2020

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!