У детей с сильными ожогами не только травмированная кожа и психика, но еще и травмированная семья. Валерий Панюшкин побывал в Ожоговом отделении московской больницы
Ожоговое отделение 9-й Московской больницы — это главный в стране детский ожоговый центр. В нем 90 коек, и у дверей его — вертолетная площадка, чтобы как можно скорее доставлять особо тяжелых пациентов. С 1989 года центр работает по самым современным методикам, которые привезли американские специалисты. Здесь могут спасти ребенка, у которого обожжено до 90% кожи. Но современные методики лечения ожогов в качестве важнейшего элемента предполагают еще и реабилитацию — медицинскую, социальную и психологическую. Она здесь тоже есть, но только на благотворительные деньги.
Последствия травмы
Уже довольно поздно. В подвальном помещении благотворительного фонда «Детская больница», помогающего ожоговому центру, — полутьма. Алла, сотрудница фонда, выходит из уборной, закрывает дверь, выключает свет. Идет неуверенно, почти наощупь. Вдруг полутьма перед нею сгущается, и человек без лица, эдакий Фредди Крюгер, только не киношный, а из плоти и крови, тянет к Алле руки и истошно вопит. И Алла тоже кричит, отпрыгивает на полметра, врезается в кучу составленной в углу мебели, потому что попробуй-ка не закричи и не отпрыгни, если ты молодая женщина, а на тебя в полумраке нападают. Алле требуется несколько мгновений, чтобы понять, что это не Фредди Крюгер, а Вася, двенадцатилетний подросток, подопечный фонда. Ну, да, у него действительно обожженное лицо и психологи работают с ним над преодолением последствий ожоговой травмы. Ничего страшного, Алла привыкла. Но если вот так в полумраке и неожиданно…
— Что, испугалась? — спрашивает Вася.
— Испугалась, — честно признается Алла.
И оба смеются, потому что это происшествие следует понимать как шутку. И мальчик удовлетворенно кивает, потому что детям нужны эмоциональные реакции окружающих. У него лицо в шрамах. Ему трудно вызвать у окружающих любовь, восторг, симпатию, нежность… Его задолбало сострадание. Зато ему легко вызвать отвращение и страх.
— Что, испугалась?
— Испугалась…
Дети, перенесшие ожог, общепринятым социальным нормам не соответствуют. Их внешность не отражает внутреннего мира. Внутри они нежные, а снаружи покрыты рубцами. Поэтому они формируют систему ценностей, с которой легко жить в ожоговом центре, но за его пределами жить нельзя.
Здесь, в ожоговом центре, чем больше у тебя площадь ожогов, тем ты круче. Чем больше перенес операций, тем больше ты герой. Кома, клиническая смерть — это все равно что звездочки на фюзеляже. Самые крутые — те, кого доставили на вертолете, то есть практически мертвыми. Дети хвастаются этим друг перед другом. Когда они выйдут из ожогового центра, вряд ли они найдут сверстника, который бы эти их ценности разделял.
Перенесенная боль изменяет их отношение к опасности. Особенно это касается зацеперов — детей, которые катаются на крышах электричек. Однажды схватившись за пантограф и получив электрический ожог, такие дети теряют страх совершенно. Зацеперство из опасного баловства превращается для них в каждодневную практику отчаянного саморазрушения, которая рано или поздно приводит к гибели, если с подростком не работает психолог. Или наоборот, ребенок начинает бояться всего, связанного с огнем, — газовой плиты, пластмассовой зажигалки, электрического чайника. И этот страх парализует.
Эти дети теряют образ своего тела, представляют себя не такими, какие есть. Те, кому в результате ожога пришлось ампутировать руку или ногу, долго не верят, что их нет и больше не будет. Многие, особенно малыши, всерьез думают, что рука скоро вырастет, или что «доктор взял руку починить и скоро отдаст починенную».
Многие не верят, что лечение ожогов — это длительный и сложный процесс. Отказываются носить компрессионную одежду, которая препятствует образованию рубцов, отказываются от силиконовых повязок и легких лонгет, которые не дают, например, срастаться пальцам на обожженой руке. Отказ от компрессионной одежды и лонгетов ведет к новым операциям — новые звездочки на фюзеляж.
Многих мучают кошмары. Ко многим во сне приходит чудовище с обожженным лицом и пытается убить. Это чудовище — то ли Фредди Крюгер из фильма, то ли тот, кого они видят днем в зеркале.
Игровые практики
Вот поэтому не реже двух раз в неделю психолог фонда «Детская больница» обходит все девяносто коек и разговаривает с детьми.
«Тебя мучают кошмары? Снится Фредди Крюгер? Поставь себя на место Фредди Крюгера. Что ты чувствуешь? Чего ты хочешь? Что собираешься сделать?» Я не очень понимаю гештальт-техники, но через месяц Фредди Крюгер уже режется в игровой комнате в настольный футбол.
Вот поэтому в фонде есть клуб, куда каждый день проблемные дети могут прийти и приложить не находящую выхода бесстрашную агрессию не к тому, чтобы разрушать собственную жизнь, а к тому, чтобы разрушать замок, только что построенный из кинетического песка.
Вот поэтому устраиваются походы в аквапарк, где желание скатиться по большому водному каскаду может оказаться достаточно сильным, чтобы ребенок не постеснялся раздеться и показать окружающим покрытое рубцами тело.
Вот поэтому дважды в год устраивается лагерь. Тому самому Васе, с которого начинается этот текст, понадобилось две смены, чтобы не сидеть одному в темном месте, а просто быть со всеми — играть, гулять, ужинать.
Вот поэтому дети с педагогами намазывают себе ладони и стопы краской и оставляют следы на больших листах бумаги, чтобы вернуть детям адекватное представление об их телах.
И поэтому устройства для изготовления лонгетов стоят в комнатах, где полно игрушек для маленьких и игр для подростков. Потому что вот сейчас, малыш, мы нацепим тебе лонгет, разводящий пальцы, и ты пойдешь резаться в настольный футбол. И нет, без лонгета нельзя. Потому что соперник ведь твой играет в лонгете. Без лонгета играть с ним было бы нечестно.
Чувство вины
У мамы одного из детей, которые тут играют, и у самой есть ожоговые рубцы и еще след от трахеостомы на горле. Они получили ожог вместе. Осторожнее с шашлыками. Наступает весна — сезон тяжелых ожогов от взорвавшейся жидкости для розжига. Эта жидкость взрывается мгновенно. Ни одна мать не может быть быстрее взрывной волны и защитить ребенка от огня. Разве что получить вместе с ним ожоги. Но чувство вины мучает любую маму получившего ожог ребенка вне зависимости от того, действительно ли она виновата в том, что ребенок получил ожог.
Дети, перенесшие ожоговую травму, непременно имеют не только травмированную кожу, не только травмированную психику, но еще и травмированную семью. Мама жалеет такого ребенка вместо того, чтобы радоваться ему. Опекает вместо того, чтобы гордиться. Лечит даже тогда, когда лечить уже не нужно. Учит только осторожности. Поэтому кроме работы с детьми психолог должен работать еще и с родителями. Вести родительские группы. Применять «Четырехступенчатый протокол работы с чувством вины», что бы ни означал этот их странный термин.
Иногда мама, папа, брат или другой какой-нибудь значимый член семьи погибает в том пожаре, в котором получил ожог ребенок, опекаемый фондом «Детская больница». И горевание об умерших близких — это отдельная проблема, которую ребенку трудно решить без психолога.
Даже если в пожаре погибла не мама, а всего лишь любимая кошка. Как у девочки, которая сидит и вырезает кошку из куска войлока. Пожар был давно. Ожоговые раны затянулись. Ожоговые рубцы иссечены хирургами и растянуты компрессионной одеждой. А по сгоревшей кошке девочка тоскует до сих пор.
Сейчас она вырежет кошку из войлока и наконец-то поговорит с ней. И погладит по голове.
Нужны деньги
Сейчас Ожоговому отделению не хватает денег на покупку реабилитационных материалов, компрессионной одежды, на оснащение комнат, где проводятся занятия со специалистами-реабилитологами, не хватает денег на психологов и терапевтов. Правда же, мы им скинемся? Прямо под этой статьей есть форма — впишите данные карточки, и каждый месяц вы будете помогать этим детям.
