Это история об отце. О его поисках, его пути, его бесконечной, как колесо, дороге
Папа говорил, что восемь раз обогнул земной шар на машине. Он был дальнобойщиком с тридцатилетним стажем. Он не мог жить без дороги.
Он называл себя человеком-птицей.
Иногда после уроков он забирал меня на огромном траке. В школьной форме — в клетчатой юбке и зеленом пиджаке — с огромным рюкзаком за спиной я по ступенькам забиралась в кабину. Мне очень хотелось, чтобы сзади меня шел какой-нибудь одноклассник и видел это. Я гордилась собой, папой и миром, в котором я живу. Мне отчаянно нужен был свидетель, глаза которого смогут зафиксировать то редкое счастье, когда отец возвращался домой.
Справа: Дорожный архив папы. Одна из первых больших ходок в США
Справа: Дорожный архив папы
Он был моим героем.
Громкий голос и смех, которые он оправдывал необходимостью перекрикивать шум мотора большой машины. Глубокий шрам за ухом, полученный при аварии, после которой ему перелили кровь, зараженную гепатитом C и навсегда изменившую его жизнь. Запах табака и соляры. Привычка здороваться с прохожими и спать на траве. Человеколюбие, толкавшее его незаметно просовывать деньги в карманы пожилых и бездомных людей, когда у него самого почти ничего не было.
Справа: Сидя на набережной в Гурзуфе, я пыталась уловить то, что видел в этом месте отец. Мне почудилось, что между моим и его Гурзуфом пропасть. Остались только камни, которых мы оба могли касаться
Грузовик появился в его жизни, когда он, не доучившись на врача, мигрировал из Советского Союза в США. Об Америке он мечтал с детства — фарцевал джинсами и пуховками, читал Джека Лондона и мечтал о свободе, которой так не хватало на Родине.
В моем детстве папа учил меня играть в шахматы. Мечтал, чтобы я стала мастером. Он считал, что способность рисковать одна из важнейших в этой игреФото: Татьяна Киреичева
Он знал, что там все нужно будет начинать заново. Он хотел этого. В стремлении оторваться от всего, что связывало его с прошлым, он сел за руль, подписав себе вердикт на многолетнее одиночество. Но дорога, оказавшаяся самым преданным собеседником, оправдывала совершенно все, что с ним приключалось.
Он объездил весь мир. Страдал по Родине. Проклинал Родину. Возвращался. Покидал. Он не хотел здесь жить, но хотел быть здесь похоронен. Родина была всем. Родина была ничем.
Папа умер 1 декабря. В этот день выпал первый снег. Папа ненавидел зиму, потому что сильно мерз из-за болезни. Даже летом он ходил в теплой одеждеФото: Татьяна Киреичева
Я была ей.
Мы встретились с ним, когда мне было полгода. Только тогда ему удалось получить визу и приехать в Россию. Гражданство у него отобрали еще в молодости, при получении американского паспорта. Иногда, не в силах расстаться с семьей, он оставался здесь нелегально до следующей депортации. Иногда к нему приезжали мы, но у него не было дома, кроме кабины трака, так что каждый раз мы были вынуждены прощаться и надеяться на возможность следующей встречи.
Справа: Автопортрет
Справа: Папа знал все верстовые столбы в городе — они отсчитывают расстояние от Зимнего дворца. Число на этом, ближайшем к нашему дому, он заставлял меня запомнить с детства. Двадцать шесть. Помню
Когда мне было четырнадцать, отец оказался на улице. Целую зиму он прожил в Центральном парке, а к весне получил место в католическом приюте. Я слышала его голос, когда ему удавалось достать мелочь для звонка по уличному телефону. Иногда у него получалось зайти в компьютерный клуб и посмотреть фотографии, которые я ему отправляла по электронной почте. Порой он не мог меня узнать — я росла и менялась настолько стремительно, что он не успевал это отслеживать. Его одиночество и страдание, усугубленные смертельным заболеванием — раком, заставляли его терять веру. Он отчаянно хотел сдаться.
Фотография папы на фоне башен-близнецов. Слева ему больше пятидесяти лет. Справа — около двадцати пяти. С годами он практически не менялся, оставаясь близнецом самого себя разных времен. Близнецов больше нетФото: Татьяна Киреичева
«Я сидел у края бездны, и мне казалось, что жизнь кончается. Волны с ревом накатывались на камни волнореза, с которого я собирался уйти. Сорваться в пучину и вмиг стать счастливым, недосягаемым для людей с их подлостью, лживостью, наглостью. На камне лежало открытое опасное лезвие, поблескивающее от вспышек молний и иллюминаций города — безжалостнейшего города на земле», — писал он. В тот вечер он ничего не сделал.
Вместо этого он набил на затылке букву V, значившую Victory и Vendetta одновременно.
Бабушка перебирает архив с детскими фото отцаФото: Татьяна Киреичева
10-4 — особое обозначение в среде дальнобойщиков, означает «сообщение принял» или «все в порядке». С детства мы с папой использовали эти цифры в бытовом разговоре как тайный шифрФото: Татьяна Киреичева
Он умер через несколько лет в центре Нью-Йорка. Его репатриация заняла двенадцать дней, которые казались годами. Двенадцать дней его долгого и отчаянного пути домой. Двенадцать дней, ставших символом его судьбы — дороги, которая продолжилась даже после смерти.
* * *
Через год после смерти отца я погрузилась в его архив, состоящий из сотен дорожных фотографий, его портретов, деталей путевого быта. Я пыталась осознать его уход, воссоздав картину его жизни и смерти. Пыталась найти в ней место для себя, для семьи, для других людей в целом, но оказалось, что эта история может быть только о маленьком человеке в большом мире. О его поиске, его пути и бесконечном, непреодолимом одиночестве.
Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!
