Лагерь НКВД, Череповец, Ницше — с чем связаны детские воспоминания Иосифа Бродского
Владимир БондаренкоФото: издательство "Молодая гвардия"
В издательстве «Молодая гвардия» в серии ЖЗЛ вышла биография поэта, нобелевского лауреата Иосифа Бродского, написанная Владимиром Бондаренко. Казалось, за последние двадцать-тридцать лет ничего нового о жизни Бродского уже невозможно сказать: о значительной части жизни он написал сам, о каких-то темных пятнах — его друзья и недробожелатели, литературоведы и журналисты. С началом конфликта на Украине в 2014 года поэта еще и политизировали — стали перетаскивать в свой лагерь патриоты и либералы (ссылаясь на несколько его «имперских» и «антиимперских» произведений).
Владимир Бондаренко принадлежит как раз к лагерею имперцев, он заместитель главного редактора газеты «Завтра». Однако он в своей книге постарался избежать политизированности, прилежно собрав архивные справки, свидетельства людей, знавших Бродского. С разрешения издательства «Молодая гвардия» мы публикуем отрывок из книги «Бродский», в котором рассказывается о жизни Иосифа Бродского и его родных в эвакуации в 1941-44 годах:
Если бы не было в жизни Череповца, вполне может быть, не было бы и Бродского — нобелевского лауреата. Есть разные версии, когда именно Бродские, Иосиф и его мать, приехали в город. Сама Мария Моисеевна указывает на декабрь 1941 года, но биографы, включая Льва Лосева, считают, что это случилось уже весной 1942-го. С продолжительностью череповецкого пребывания та же история: в интервью Соломону Волкову Иосиф Бродский предположительно заявляет: «На короткий срок, меньше года, в Череповец».
В автобиографии для НКВД, которую уже после возвращения из Череповца вместе с партийной характеристикой заполняла мать Иосифа, и в которой вряд ли Мария Моисеевна стала бы что-то сочинять, она пишет, что приехала в эвакуацию в Череповец в декабре 1941 года, а вернулась в Ленинград в самом конце 1944 года. Значит, так оно и было. Это вольный поэт в американской эмиграции мог вольно вспоминать, что вроде бы он был в Череповце меньше года. Для подотчетных документов в сталинское время такие вольности со сроками были недопустимы.
«Дом, где жили эвакуированные, — пишет Виноградов, — также неизвестен — поэт упоминает в воспоминаниях деревянный дом на улице Ленина, который ныне вытеснен пятиэтажками. Зато можно с уверенностью говорить о том, чем занималась мать Бродского, пока сынишка катался с горок: работала секретарем в местном лагере НКВД № 158, куда была определена за знание немецкого языка. Третьим членом семьи во время жизни Бродских в Череповце была няня. Видимо, из местных жительниц. Ее фигура в последние десятилетия стала очень активно упоминаться в исследованиях жизни и творчества Бродского».
Внесу уточнения: во-первых, с Марией Моисеевной и Осей в эвакуацию в Череповец приехали еще ее мать и отец, бабушка и дедушка поэта. Во-вторых, его череповецкая няня, молодая и крепкая женщина по имени Груня, очевидно, и возила крестить малыша, что я постарался исследовать во время поездки в Череповец. Местным краеведам я посоветовал получше поискать эту череповчанку, которая, возможно, и до сих пор жива. Или же ее родственники, дети, внуки могли слышать воспоминания бабушки. Наверняка няня Груня дожила до нобелевской славы ее маленького воспитанника Оси, что-то и порассказывала своим детям. Уверен, мы еще узнаем точно, когда и где в Череповце крестили в 1943 году маленького Осю Бродского.
В Череповец я приехал, списавшись заранее с местным краеведом, моей доброй знакомой Зиной Леляновой. У нее и остановились вместе с женой — у нее и ее рыжих котов, которых она обожает, как и Иосиф Бродский. С Зиной вместе мы походили и по улице Ленина, где когда-то в деревянном доме в полуподвальном помещении жили Бродские, и по Новому переулку, куда они переехали из тесноты в более просторный дом Басалаевых. Погуляли мы и в ныне сохранившейся Макарьинской роще, возле которой размещался лагерь для военнопленных, где работала секретарем управления лагеря Мария Моисеевна и куда она неоднократно привозила сына Осю. Значит, не так уж плохо содержали финских и немецких пленных, если мама привозила прямо в лагерь своего маленького сына.
Я понимаю, почему и сам поэт, и его биографы никогда не упоминали об этом месте работы — мол, надо же, мать нобелевского лауреата, оказывается, работала в НКВД… Я лично не вижу в этом факте ничего особо компрометирующего. Во-первых, в Советском Союзе в лагерной системе работали многие, и далеко не все из них совершали какие-то жестокости и гнусности. Во-вторых, по воспоминаниям пленных финнов, их жизнь в череповецком лагере № 158 мало чем отличалась от всего советского быта в годы войны.
В своей хронике Валентина Полухина комментирует: «Это был лагерь для немецких военнопленных. Очевидно, сыграло роль то, что Мария Моисеевна знала немецкий язык». Биограф опять ищет оправдательную интонацию. Но, во-первых, все-таки работала Мария Моисевна не переводчиком, а секретарем в управлении лагеря, а во-вторых, в основном в череповецком лагере содержались не немцы, а финские военно-пленные, вряд ли знающие немецкий язык.
Лагерь № 158 в Череповце изначально действовал как лагерь-распределитель, а весной 1944 года был преобразован в стационарный лагерь для военнопленных рядового и унтер-офицерского составов. Капрал финской армии Лаури Юссила описывал этот лагерь, уже вернувшись после войны домой, в газете «Sotilaan Aani»: «Наш лагерь, находящийся в середине березового леса, располагается в прекрасном, здоровом месте. Ребята шутят, что Маннергейм ездит поправлять здоровье в Швейцарию, а мы тут сами как в санатории».
В Череповце же, по семейным воспоминаниям, будущий поэт научился читать и даже выучил наизусть в четыре года стихотворение Александра Пушкина. «Читать Иосиф научился рано, едва ли не в четыре года, — пишет Лев Лосев. — Мать поэта рассказала, как в Череповце в 1943 году вошла в комнату и застала трехлетнего сына с книгой в руках. Она взяла посмотреть, что за книга. Оказалось, Ницше, «Так говорил Заратустра». Она вернула ребенку книгу, но вверх ногами. Иосиф тут же перевернул ее в правильное положение. Это было рассказано не к тому, что он в трехлетнем возрасте увлекался Ницше, а к тому, что таким образом получил представление о буквах».
Вспоминая свои череповецкие младенческие годы, в 1962 году Иосиф Бродский писал в стихотворении «Благодарю великого Творца…», слегка иронизируя над событиями:
За знание трехсот немецких слов
Благодарю я собственную мать:
Могла военнопленных понимать —
Покуда я в избе орал «уа»,
В концлагере нашлось ей амплуа…
Сам Иосиф Бродский уже в Америке вспоминал: «Несколько раз она брала меня с собой в лагерь. Мы садились с мамой в переполненную лодку, и какой-то старик в плаще греб. Вода была вровень с бортами, народу было очень много. Помню, в первый раз я даже спросил: «Мама, а скоро мы будем тонуть?»…»
Я пешком прошел путь от дома, где жил Бродский у вокзала, до места лагеря № 158, через реку Ягорбу, впадающую чуть подалее в Шексну. Сейчас через Ягорбу перекинут мост и садиться в переполненную лодку уже не надо. Как мне подтвердили местные краеведы, лагерь почти не охранялся, финские военнопленные работали вместе с череповчанами на местных заводах и стройках, вражды не было. Почему бы маме и не привезти трехлетнего ребенка в лагерь, чтобы вместе пообедать, если няня Груня по каким-то делам куда-то уехала?
Жили они поначалу вместе с другими блокадниками в доме у вокзала, часто ходили гулять к вокзалу. Оттуда у Иосифа еще одно страшное воспоминание, относящееся уже к периоду возвращения четырехлетнего малыша в родной город: «Тогда же все рвались назад, теплушки были битком набиты, хотя в Ленинград пускали по пропускам. Люди ехали на крыше, на сцепке, на всяких выступах. Я очень хорошо помню: белые облака на голубом небе над красной теплушкой, увешанной народом в выцветших желтоватых ватниках, бабы в платках. Вагон движется, а за ним, хромая, бежит старик. На бегу он сдергивает треух, и видно, какой он лысый; он тянет руки к вагону, уже цепляется за что-то, но тут какая-то баба, перегнувшись через перекладину, схватила чайник и поливает ему лысину кипятком. Я вижу пар».
