«Один сумерек» или предчувствие третьей мировой

«Тяпа, — говорю я шерстяной желто-синей собаке, — запомни, ядерная угроза нависла над миром, ястребы Пентагона держат палец на кнопке».

Тяпа смотрит на меня пластмассовым глазом, у Тяпы поролон в животе, Тяпа выживет, а я нет.

«Основной поражающий фактор ядерного взрыва — ударная волна», — говорю я.

За книжным шкафом вздыхает мама. Мы недавно переехали в однокомнатную квартиру в общежитии, сами собирали шкаф, чтобы он поделил комнату на две половины. Та, что у окна, моя, та, что за полками и книгами, мамина. «Не спасет», — думаю я.

«Еще есть световое излучение, — говорю я Тяпе. — Надо найти тень и спрятаться».

Завернуться и ползти

Я уже полгода пятиклашка, это очень серьезно. Каждый вторник один урок — политинформация. Прочитать газету «Правда», прочитать «Пионерскую правду», посмотреть программу «Время», составить краткий отчет о событиях в мире. В мире все плохо, кругом враги.

«Ядерные боеголовки США смотрят на нас», «Реакционные силы Америки в лице ее президента Рейгана продолжают ядерную гонку», «Система СОИ и наш ответ зарвавшимся разжигателям войны».

На последней политинформации я рассказывала про ядерную угрозу, никто не слушал. Д. писал записку М., Н. жевал промокашку и плевался в соседей, О. тайком дочитывала «Кортик». На задних партах рубились в морской бой. Мой вечный враг, двоечник и хулиган Пасютин беззастенчиво спал лицом в парту. Училка смотрела в окно на голубя и снег, глаза у нее были грустные. «Тоже боится», — думала я.

Прозвенел звонок, зевнул Пасютин, все загрохотали стульями.

— И поэтому особенно важно знать, как себя вести в момент, когда…

— Молодец, Лещенко, — сказала училка. — очень хороший обзор. А теперь иди, иди уже на перемену, все идите отсюда.

Пасютин догнал меня в столовой.

— Если грохнет, всем будет жопа, — сказал Пасютин. — Но есть один способ. Хочешь, скажу?

Верить Пасютину нельзя, и я не слушала, я покупала пирожок с повидлом.

— Ну, по честнопионерски, — сказал Пасютин. — По секрету, только на ухо.

— Ладно, — сказала я.

И повернулась к Пасютину красным горячим ухом, простив заочно даже «жопу», про которую нормальные пионеры никогда не слышали и не знали.

— В общем, нужна простыня, — сказал Пасютин.

— Зачем простыня? — спросила я.

— А вот, — сказал Пасютин. — В простыню надо завернуться. Лечь ногами к взрыву и…

— И что?

— И ползти в сторону кладбища, — крикнул Пасютин на все ухо и всю столовую.

Я побила Пасютина пирожком с повидлом. Про это, кажется, даже писали потом в стенгазете.

«Дальше проникающая радиация, — говорю я Тяпе. — Альфа, бета, гамма. Гамма самая опасная». «Пора спать», — говорит мама.

Я знаю, где бомбоубежище в роддоме, возле которого мы живем. Длинные страшные коридоры под землей, скрипучий лифт, желтые лампы, каталки у стен, сморщенные пятнистые одеяла. Я представляю, как мы сидим на бетонном полу, а над лесом, совсем рядом, в небе встает огромный ядерный гриб.

— А для младенцев бывают противогазы? — спрашиваю я.

— Спи, — говорит мама. — Выключай свет. Сколько можно.

Иллюстрация: Рита Черепанова для ТД

Учебная тревога

Первый раз это было на географии. Контурные карты, заштриховать горы, обслюнявленный карандаш, указка тыкает в Байкал — так, это у нас что? Отличники с первых парт тянут руки. Воет сирена — я еще не знаю, что это такое, но в животе становится холодно и противно.

«Ну, — говорит учитель, — началось. Встали все быстренько и пошли».

Мы бежим гуськом, наступая на пятки друг другу, вниз, в подвал. Там старшеклассники выдают всем противогазы. Вот так надеваешь. Вот так дышишь. Давай. Пахнет резиной и потом. Кто-то толкает в спину. «Очки сними». Потом мы сидим на скамейках, лампа над дверью мигает, очень хочется в туалет, жарко, липко, жутко. Я думаю про маму — успела ли она добежать до роддомовского подвала, про домашку по математике, которую я не сделала, — зато не вызовут к доске решать уравнения и не будет позорной двойки в дневнике, — и про недоеденный бутерброд с сервелатом — теперь уже никогда не доем.

— И сняли противогазы, — говорит военрук. — И сдали противогазы. И разошлись по кабинетам.

Все вокруг шумят, смеются, толпятся у двери.

— Пропустите пятиклашек, — говорит кто-то, смотрит на меня. Я одна сижу на скамейке, я не снимаю противогаз. — Все уже, — говорит мне кто-то. — Можно на выход.

— Нельзя, — говорю я, — там радиоактивное заражение.

— Что она бормочет, ничего не понятно, может, ей плохо, да снимите с нее этот хобот, — говорит кто-то.

Я вырываюсь из чьих-то рук и кричу, что нельзя, нельзя выходить, там уже нет ничего.

— Дурочка, — говорит медсестра и вытирает мне лоб ладонью. — Ну что ты, это же учебная тревога. Это не по-настоящему, успокойся. — И поворачивается к военруку. — Довели детей, совсем уже чокнулись с этими бомбами.

— Дети должны быть готовы, — отвечает военрук. — Вот у нас в части был случай…

Я не слушаю, я иду мимо, у меня после перемены математика, может, еще успею списать домашку.

Зона поражения

Дома у мамы гости, три анестезиолога, педиатр и бородатый акушер-гинеколог, варят пельмени, пьют вино.

— Вообще эти учения по гражданской обороне — сплошной анекдот, — говорит один анестезиолог.

— Помните, в прошлом году И. срезалась на курсах? Погорела на химзащите.

— Да там же все элементарно, — говорит второй анестезиолог.

— Все, кроме промежностного хлястика, — говорит третий. — Хлястик на ней не застегнулся.

— Какой хлястик? — спрашиваю я.

— Ты уроки сделала? — говорит мама. — Иди в комнату, почитай книжку.

Я закрываю дверь, ложусь на матрас, обнимаю Тяпу.

«Подвергшиеся радиоактивному заражению организмы начинают излучать, — говорю я Тяпе.— Выделения зараженного организма тоже излучают».

Про что это, я не знаю. Так написано в книжке, которую я взяла в библиотеке. Библиотекарша не хотела мне ее давать, предлагала «Детей капитана Гранта», но дети капитана Гранта ничего не знали про степени тяжести острой лучевой болезни.

Иллюстрация: Рита Черепанова для ТД

В конце апреля мама вдруг не отпустила меня в школу.

Раньше, чтобы честно прогулять уроки, я грела градусник на батарее или сидела на балконе с мокрой головой. Один раз даже разыграла перитонит, потому что не выучила басню Крылова. Разыграла так подробно и точно, что меня увезли в больницу на скорой (мама, у меня острый живот, да, отдает в бедро, да, тошнит). Перитонит не нашли, зато нашли другое, и я месяц провалялась в общей палате с мерзкими детьми и уколами в попу каждые четыре часа.

— А тут есть бомбоубежище? — спросила я у одной девочки в коридоре в первый же день.

— А ты из психического? — спросила девочка.

Утро было солнечное, и скоро был Первомай, в школу сказали прийти в парадной пионерской форме — я весь вечер утюжила белую рубашку, разглаживала складки на юбке и галстук через мокрую марлевку.

— Сегодня останешься дома, — сказала мама утром. — Не открывай окна. И на улицу не выходи.

— Почему? — спросила я.

— Потому что, — сказала мама. — И выпей активированный уголь.

— А зачем? — спросила я.

В дверь постучала соседка-педиатр. Лицо у соседки было испуганное.

— Нина, — сказала соседка, — говорят, йод надо перорально. И может, маски хотя бы надеть?

— Да какие маски, — сказала мама, — поздно уже.

— А что случилось? — спросила я.

— Девочки, — сказал сосед-анестезиолог, проходя по коридору, — слышали, что красное сухое выводит стронций? Вечером будем выводить.

— Я на дежурстве, — сказала мама и закрыла дверь.

— Что такое стронций? — спросила я.

На первомайскую демонстрацию мама меня тоже не отпустила.

Потом уже я подслушала под дверью про зону поражения, взрыв, эвакуацию и что «погнали детей маршировать с флажками, сволочи, прямо под облако». Муж маминой сестры, радиобиолог, так страшно ругался матом на кухне, что слышно было даже сквозь подушку и Тяпу.

Я хотела рассказать про это на политинформации, но училка сказала, что мы еще слишком маленькие и ничего в этом не понимаем и не надо разводить панику, давай лучше про Саманту Смит. Только Саманты Смит уже почти год как не было нигде на земле.

«Письма мертвого человека»

Обычно кино показывали в школе, в актовом зале. «Неуловимые мстители» мчались в закат, все плакали над Бубой Касторским, даже хулиган Пасютин.

«Завтра форма одежды парадная, — сказала училка. — Идем в кино».

Не знаю, почему она повела нас на этот фильм. На рекламных тумбах висели плакаты с людьми в противогазах, взлетали ракеты, что-то рушилось.

«Про фантастику, — сказал Д., — вроде «Ния, иди на «Астру»».

Мне кажется, я не дышала весь фильм. Даже когда рядом заржали и начали толкаться — зырь, голая тетка, блин, голая тетка.

Училка сидела, отвернувшись, и даже не делала замечаний.

На экране профессор хоронил жену, искал пропавшего ребенка, спрашивал, как такое могло произойти — да просто оператор пил кофе, поперхнулся, нажал на кнопку, потом вышел в туалет и повесился, — спасал детей, которых не взяли в убежище, зажигал им рождественскую елку, говорил: «Я просчитал новые сутки — 7200 минут по старому времени, ибо сумерки однообразны. Я предложил другую единицу времени — один сумерек». Умирал под елкой. И несколько закутанных в тряпки детей начинали писать новую историю выжженной земли и уходили в снег и пепел цепочкой, в противогазах. И даже мне было понятно, что не выживет никто и надежды нет.

— Мутота какая-то, — сказал Д.

— Ребята, построились по парам, выходим из кинотеатра, — сказала училка.

У нее были красные глаза. Кажется, она плакала. А может, просто не выспалась.

На «Письма мертвого человека» я сходила одна еще пять раз. Я прочитала все, что смогла найти про ядерную зиму. Я сделала тайник на балконе — три банки тушенки, бинты, йод, спички, пачка макарон, варежки, марлевая повязка, карандаши. Я не могла спать, потому что во сне всегда выла сирена и было поздно куда-то бежать. Я вызубрила все про особенности ожогов и травм при ядерном взрыве и про «применение пакета индивидуального перевязочного для оказания первой помощи». Я выучила азбуку Морзе и семафорную азбуку на всякий случай. Я была радистом и медсестрой на трех школьных «Зарницах». Я знала, как правильно надеть противогаз на пораженный организм за тринадцать секунд. Я всегда была готова.

Конец ядерной зимы

Потом я влюбилась в старшеклассника, и ядерная зима отступила. Сирены в школе по-прежнему выли, но было уже не страшно, а смешно бежать из кабинета в бомбоубежище или в лес рядом. И военрук тоже перестал быть страшным.

На первом уроке НВП (начально-военной подготовки) Михаил Наумович построил наш класс перед актовым залом.

— Рааавняйсь! — сказал военрук. — Смирррна!

Потом он минут пять смотрел на нас с отвращением. Отвращение у Михаила Наумовича выражалось в приподнятой брови.

— Хиппи какие-то, а не строй, — сказал военрук. — Лохматые. Фу! — Показал пальцем на меня. — Выйти из строя. Как фамилия?

— Лещенко, — сказала я.

— Молодец, — сказал военрук. — Вот, смотрите, рядовой Лещенко — вроде баба, в смысле, девушка, а пострижен по форме. Чтобы к следующему построению все были по форме. Встать в строй, Лещенко.

Неделю назад я постриглась налысо назло всем, Михаил Наумович был первым, кто оценил мою стрижку.

— И что главное для солдата в тылу? — спросил он. — Главное, чтобы без вшей. А тут, — он снова показал на меня пальцем, — тут ни одна вша не выживет. Всем взять пример.

Пример, конечно, никто не взял.

Иллюстрация: Рита Черепанова для ТД

***

Тридцать лет я не думала про третью мировую. Наверное, было не до того. Я перестала хранить гречку и мыло в кладовке и теплые вещи в пакетах, подписанных «для той зимы». Я забыла азбуку Морзе.

Недавно я увидела тест про поведение в зоне ядерного взрыва. Не удержалась. Оказалось, я до сих пор помню все признаки лучевой болезни и в какую сторону идти после ударной волны.
Переслала тест сыну и мужу. Муж тест не прошел. А сын, нежный подросток, ответил на все вопросы правильно.

— Со мной понятно, — сказала я, — но ты откуда про это знаешь?

— Да я же в Fallout играл, — сказал подросток Д., — там все очень натуралистично.

— Ладно, больше не буду ныть, что ты слишком долго тупишь в компьютер, — сказала я. — А тебе не страшно?

— Мама, — сказал подросток Д., — теоретически возможность зомби-апокалипсиса гораздо вероятней ядерного гриба над Москвой.

Ну, не знаю. Мне снова снится подвал с каталками. И я позвонила в ЖЭК, чтобы узнать, где ближайшее бомбоубежище.

— А вам зачем? — спросили в ЖЭКе.

— На всякий случай, — сказала я.

— А мы таких справок не даем, — сказали мне. — Вот когда случится, тогда и звоните.

Надеюсь, не придется.

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!