Ближе, чем кажется

Примерно каждый сотый россиянин состоит на учете в психоневрологическом диспансере. Это значит, что в кинотеатре, баре или супермаркете могут одновременно находиться сразу несколько человек с психическими расстройствами. Несмотря на фактическую близость, ментально здоровому человеку знакомо в лучшем случае два заболевания — шизофрения и психоз. И оба термина он скорее всего использует в качестве оскорбления.

Психофобии в России трудно удивляться. В стране нет бесплатных анонимных центров психологической помощи, социальной рекламы против стигматизации психических заболеваний, психологов, прикрепленных к каждой школе. Никто не рассказывает детям, что жизненно важно не только переходить дорогу в положенных местах, но и давать волю собственным переживаниям. Никто не рассказывает взрослым, что делать, если твой близкий или ты сам оказался психически болен.

Проект «Ближе, чем кажется» объединил одиннадцать максимально честных историй людей с особенностями психики. Каждый из героев рассказал, что он чувствует, как к его болезни относятся окружающие, и что помогает ему справляться.

Аля, посттравматический синдром, самоповреждение

Многие думают, что человек режет себя с целью манипуляции или демонстрации. Я 15 лет носила одежду только с рукавом по локоть, скрывала шрамы. В состоянии приступа старалась выбирать места, которые можно скрыть одеждой. На самом деле так поступает большинство. У меня посттравматический синдром, и я неоднократно причиняла вред своему телу. Мне нужен был сильный импульс, чтобы «снять» острое переживание. Это происходило и в одиночестве, и в присутствии других. Иногда потребность в свидетелях была обусловлена страхом навредить себе чрезмерно. Иногда казалось, что лучше порезать себя, чем сказать или сделать нечто худшее. Люди часто смешивают синдром самотравматизации и суицидальные настроения. Тот, кто травмирует себя, обычно не ставит целью сами повреждения или, тем более, смерть. Напротив, это судорожная попытка найти выход из собственного состояния, помочь себе. Я никогда не проходила лечения антидепрессантами, но на сегодняшний день у меня полтора года ремиссии. Мне помогает ДБТ-терапия, я работаю над собой усилиями собственной воли и психики, а не меняю личность лекарствами.

Первые случаи самотравматизации обычно происходят в подростковом возрасте. То, как поведут себя близкие люди, может помочь человеку осознать свою проблему и обратиться за помощью. Представьте со стороны ситуацию: в комнате сидят два-четыре человека. Один из них начинает резать себя. Он режет, а остальные продолжают заниматься своими делами — вести разговор, читать. Так на самом деле выглядят те, кто игнорирует проблемы близких. Семья и друзья могут помочь обратиться за помощью на ранних этапах. Для этого достаточно не давить на чувство вины, но и не делать вид, что все в порядке.

Полина, острое полиморфное психотическое расстройство без симптомов шизофрении

Когда я заболела, я не понимала, насколько мое состояние серьезно, и что происходит. Я много думала, не накручиваю ли себя — при таком уровне психофобии в обществе сложно трезво оценить свое состояние. У меня была постоянная бессонница, мне было очень тревожно спать, поэтому мы с мужем часто приезжали к моим родителям, иногда даже посреди ночи. Они реагировали с теплотой: мама утешала меня, как малышку, кормила булочками с чаем, но днем они вместе с папой все равно начинали давить. Пугали психбольницами, говорили, что я могу заработать клеймо на всю жизнь, если обращусь за помощью. Меня очень шокировали рассказы матери о страшных лекарствах, поэтому я долго думала, что лучше справлюсь сама. Сейчас я понимаю, что ее негативный опыт связан с устаревшими препаратами, которые ей приходилось пить полжизни — у мамы серьезное ментальное расстройство.

Сейчас я сижу на таблетках, прохожу психотерапию и чувствую себя значительно лучше. Я рада, что нашла силы отбросить страхи и обратиться за помощью к врачу. Я начала лучше понимать свою маму, понимать, что во многих вещах она не виновата. Я даже думаю, что моя болезнь стала полезным опытом, потому что я смогла понять огромное количество людей с аналогичными проблемами. А еще усвоила истину, что «не могу» — это значит «не могу». 

Алекса, депрессивный эпизод

«Ставлю пиво, что Леша покончит с собой до конца зимы» — вот такие токсичные фразы я слышала (Алекса — гендерквир, поэтому говорит о себе в женском роде) от знакомых, пока болела депрессией. А еще кто-то говорил, что депрессии не существует, и надо себя перебороть.

Я больше не хочу молчать о своем ментальном расстройстве, потому что депрессия убивает: у нас на факультете (физфак МГУ, 2000-2007 годы) каждый год случалось по суициду. Я лично знала тех, кто шагнул в окно, да и сама не раз думала об этом. Это сейчас болезнь ушла в прошлое, но раньше я несколько раз теряла работу из-за нее, ругалась с семьей, всерьез размышляла о самоубийстве.

Я считаю, что пора менять отношение к депрессивным расстройствам, потому что это явно не то, что навсегда вычеркивает вас из жизни. Это не необратимо, это лечится и лечится легче, чем рак или последствия инсульта. Сейчас мне помогать уже нечем — мне очень повезло с врачами, и я в ремиссии. Но в свое время я бы не справилась без поддержки жены и психотерапии. Еще бы очень помогли истории «да, у меня тоже такое было, и я вылечилась/вылечился», но их было мало.

Катя, биполярное аффективное расстройство, текущий эпизод легкой или умеренной депрессии

Когда началась болезнь, мне не было страшно. Я понимала, что это действительно лечится. Я диагностировала свое расстройство самостоятельно и только после этого обратилась к психиатру. К счастью (или, скорее, к несчастью), мой диагноз подтвердился. Без денег мое лечение было бы невозможным. Курс таблеток на месяц стоит 10 тысяч рублей, плюс восемь тысяч в месяц — психотерапия. По-моему, в нашем обществе так много больных психическими расстройствами из-за очень высоких цен на столь важную помощь.

Мои друзья часто не понимают, насколько мне бывает сложно. Временами считают меня эгоисткой, которая не справляется с собственными эмоциями. Мне это слышать обидно, но со временем я привыкла. А родные свыклись с моей болезнью и стараются помочь, но все равно иногда делают то, что доводит до слез, — даже после двухчасовой прогулки я сильно устаю, а они не понимают этого и начинают скандалить.

Однажды я обратилась к психиатру из психоневрологического диспансера. Сначала она задавала вопросы о моей личной жизни, а потом открыто смеялась над моими ответами. Меня это ранило. Сейчас я занимаюсь с частным специалистом и с удовольствием работаю над собой. Понимаю, что не готова отказаться от собственной болезни — она меня закалила, дала возможность совершить множество безумных поступков, самоутвердиться, создать собственный канал о депрессии в Telegram и помочь другим людям. Меня все еще пугает, что это на всю жизнь, но я готова бороться. Я бы хотела, чтобы люди не боялись меня и моей болезни. Это не заразно, это не так ужасно, как все думают. Мне бы хотелось получить понимание со стороны других людей. Этого было бы достаточно, чтобы я чувствовала себя полноценно.

Егор, рекуррентное депрессивное расстройство

Моя болезнь диктует апатичность, безразличие к себе и другим. Я уже давно живу только головой, одними причинно-следственными связями. У меня не получается расшифровывать эмоции и поведение других людей. То есть, если мне, например, нагрубили, мне не приходит в голову мысль, что человеку кто-то нагрубил до этого, или у него горе в жизни. Все, что я улавливаю в этот момент, — он представляет для меня опасность. И значит, я буду избегать общения с ним.

В первый раз я обратился к психотерапевту в районную поликлинику. Пришел на сеанс с жалобами на потерю мотивации в жизни, творческого потенциала. Очень пожилой врач рассеянно меня выслушал и посоветовал «прийти на следующий сеанс с женой». Когда мы все-таки пришли к нему с Аленой, он начисто забыл, кто я, и какие у меня проблемы. Увидев нас вдвоем, он смекнул, что надо бы провести семейную психотерапию. В конце сеанса от бессонницы выписал Феназепам. На этом наша совместная работа и закончилась. После того случая я обращался к частному психологу, но быстро понял, что мне нужен именно психотерапевт. Третья попытка оказалась удачной, и я нашел специалистку, которая поставила мне точный диагноз, назначила таблетки и начала психотерапию. Все это обходится очень дорого — на лекарства и терапию уходит около 20 тысяч в месяц.

Когда я рассказал друзьям о болезни, они отнеслись к ней скептически. Они считают депрессию прихотью и слабоволием. Мама среагировала на диагноз с большой тревогой, но при этом пыталась «перетягивать простыню на себя», говорила, что у нее было тоже самое, но она как-то «дожила до своих лет». Жена отнеслась с пониманием, но иногда мы ссоримся на фоне моей вспыльчивости, потому что болезнь делает меня замкнутым, враждебным человеком. Я бы не справился без таблеток и без, скажем так, перематывания времени, когда целый день занимаешься чем-то бестолковым, чтобы просто наступили следующие сутки. Сейчас мы переехали, моя психиатр осталась в другом городе, и я чувствую, что болезнь побеждает. Если уже не победила.

Нет таких слов от близких и друзей, которые бы помогли мне почувствовать себя лучше. Как ко мне относятся окружающие, мне и самому безразлично. В целом есть два исхода: я окончательно потеряю интерес к жизни и к тем редким вещам, к которым еще остались чувства, либо мне все же удастся найти хорошего специалиста в Москве, и я преодолею болезнь.

Настя, тревожный невроз, синдром Алисы в стране чудес, депрессия

Мои расстройства проявили себя еще в детстве. Постоянно было страшно, случались приступы истерики с последующей гипервентиляцией, ночью просыпалась от интенсивных тактильных и визуальных галлюцинаций — тогда никто особо не обращал на это внимания, и меня считали просто чересчур восприимчивым ребенком. У детского невропатолога в районной поликлинике мне поставили церебрастенический синдром, но дальше дело не пошло, и тема «замялась». Я не уверена, что мои родственники вообще в курсе моих проблем. Все, что со мной происходило и происходит, воспринимается ими как норма. Зато я получаю очень большую поддержку от друзей.

Когда обостряется синдром Алисы в стране чудес, функционировать вообще невозможно. Благо, обычно это случается перед сном или во сне. Тут у меня уже есть система возвращения к реальности: я начинаю разглядывать свою ладонь при включенном свете, чтобы нормализовать восприятие размеров и форм. Если говорить о депрессивном расстройстве, то здесь я переживаю самую большую борьбу с собой. В случаях обострения я не могу делать ничего, только лежать и смотреть в потолок. Самостоятельно вытаскивать себя из этого очень сложно. Долго я грузила себя работой, чтобы из-за усталости не было возможности чувствовать что-либо вообще. Разумеется, в итоге делала себе только хуже.

Я сознательно обращалась к специалисту только один раз. Мне очень повезло с ним, и вот уже год я хожу на терапию. В детстве несколько раз ходила к школьному психологу, но это было настолько бестолково, что даже не отложилось в памяти. Помню, когда уже была постарше, новый школьный психолог консультировалась со мной по поводу другой, более «проблемной» ученицы. Было весьма забавно, учитывая, что в тот момент я переживала весь спектр депрессивного расстройства, но на это никто не обратил абсолютно никакого внимания. Ведь я была «проблемной», но в рамках нормы.

Ментальные расстройства так же реальны, как банальные простуда, грипп или ОРЗ. Только почему-то пойти к терапевту за больничным из-за ОРЗ абсолютно нормально, а вот обратиться к психотерапевту, когда переживаешь тревогу или депрессию — нет. Каждый человек должен иметь возможность не бояться попросить помощи, когда ему морально плохо, и каждый должен иметь возможность знать, что именно с ним происходит, и в чем проблема. Расстройство не определяет тебя и твое отношение к миру. Это то, что можно исправить.

Саша, обсессивно-компульсивное расстройство

У меня ОКР. Когда о нем узнали близкие, они тут же рассказали, что тоже сталкивались с расстройствами психо-спектра. Но в целом мало кто в курсе моей проблемы. Я, например, не рассказал о ней матери, не хотел ее переживаний. У нее их и без того достаточно.

Я обращался только к одному врачу в частном порядке, и она спокойно объяснила мне, что происходит. Теперь я держу расстройство под контролем, даже во время обострений, бывает сложно, но я стараюсь. Первые 12 лет моей жизни отца не было рядом, меня воспитывал дедушка. Он научил меня никогда не пасовать перед трудностями, находить в себе силы жить. Это умение особенно помогает мне сейчас.

Я принял себя таким, какой я есть. Думаю, окружающие должны осознать, что каждый человек является отдельной личностью. Поэтому нужно не подгонять их под свои стандарты, а принимать чужую индивидуальность. Я хочу, чтобы люди понимали — в ментальных расстройствах нет ничего страшного.

Настя, психотическая депрессия

В мире моих родителей долго не существовало заболевания «депрессия». Сестра, по ее собственному признанию, думала, что я симулирую, вплоть до того момента, когда врачи стали выписывать мне таблетки. Я часто слышала, что я себя накручиваю, и надо просто позитивнее относиться к жизни. Один из психиатров, к которому я обращалась, вместо терапии вообще отправил меня в церковь. Естественно, церковь мне не помогла. Так как я не знала, что со мной происходит, я решила, что все они  правы. Думала: «Может, мне просто не нравится жить? Все вокруг вызывает отвращение, а значит, и жить не стоит».

Прежде чем я узнала свой диагноз, я прожила несколько лет в состоянии депрессии с периодами подъема. В лучшие моменты я думала, что все наконец закончилось. Но потом начиналось погружение в депрессивное состояние, и мне снова казалось, что я лишняя, плохая и так далее. Сейчас я понимаю, что депрессия — болезнь, и с ней можно и нужно работать. Я учусь отличать ее от себя как таковой и понимаю, что она не определяет мою личность.

Я решила рассказать о происходящем, так как считаю, что об этом нужно говорить. Чтобы тот, кто болеет, но еще не знает, что с ним происходит, мог как можно быстрее помочь себе. Я считаю, что в психических особенностях нет ничего постыдного и того, о чем нужно умалчивать. Это просто болезнь в ряде других болезней.

Дима, эмоционально-неустойчивое расстройство личности, биполярное расстройство (не уточнено)

Я воспитывался там, где мне изначально было уготовлено место «дебила и психа» — так меня всю дорогу и называла добрая половина членов моей семьи. Долго я не подозревал, что болен, искал внешние причины в личной, профессиональной неустроенности. Поначалу счел свое самочувствие каким-то недомоганием: я просто на месяц словно погружался под воду, а потом мир начинал играть красками. Когда я впервые почувствовал желание убить себя и причинить вред окружающим, я испугался и пошел к психиатру своего маленького города. Она поставила диагноз «эмоционально-неустойчивое расстройство личности» и решила все вопросы по поводу моего военного билета. А дальше честно сказала, что я должен найти психиатра в Москве, потому что она некомпетентна.

Депрессивная фаза моей болезни начинается где-то в середине августа и накатывает медленно, волнами. Потом всю зиму ты лежишь на спине и ничего не можешь делать. Если ты вытащишь себя из кровати силой, как советуют модные психологи и лайф-коучи (а то и психиатры), можешь просто упасть на задницу посреди дороги и начать беззвучно рыдать. Потому что в это время у тебя действительно нет сил, и изо всяких прогулок на свежем воздухе их не взять.

В какой-то момент я на все наплевал и понял, что если я выживаю каждую депрессивную фазу, то уже хотя бы этот опыт бесценен и должен быть передан. У меня психологическое образование, и, как следствие, я начал подрабатывать психологом. Я ничего не смыслю в психиатрии, а психология для меня — гуманитарная область, в которой я и клиент работаем со знаковыми системами. Если на этапе переговоров я понимаю, как вести консультацию, что это за проблема, то я беру клиента. Если же я разбит, ничего не соображаю, до меня все доходит как до дна океана — я не имею права хотя бы перед собой вести кейс. Впрочем, в основном я беру короткие и легкие для меня случаи. 

Маша, диагноз не уточнен

Я долго старалась не замечать, что со мной что-то не так. Ну, выросла пугливая девочка — не нравится летать самолетами, ходить по безлюдным местам, выходить в подъезд — не смертельно. А все побочки такой пугливости считала проявлением лени. Я могла встать утром, выключить телефон, не пойти на работу и пролежать неделю в постели, пялясь в стену. Потом начинала думать, отчего я такая глупая и не могу жить, как все нормальные люди. Спустя месяц брала себя в руки, но вскоре все повторялось. Я никогда не ходила к психиатру, поэтому не хочу ставить не существующий диагноз, но условно называю особенность своего восприятия «тревожным расстройством». А мама всегда считала, что я сама с собой сделала что-то такое, отчего ее веселая и бесстрашная дочь вдруг стала понурой и злой.

Занятия с первым специалистом меня больше травмировали, чем помогли. У нас не было плана работы, мы не договаривались о целях, не обозначали проблему. Когда я спрашивала, стоит ли мне приходить еще, он многозначительно отвечал: «Это только ваш выбор». Какой, к черту, мой выбор?! В то время я стояла перед зеркалом по часу, пытаясь понять, что взять первым — зубную щетку или тюбик с пастой. Сейчас у меня есть хороший психолог, друзья, которые меня понимают. А главное — у меня есть я, которая знает, что и почему происходит. Но раз в три-четыре месяца тревога обостряется. И в этот момент, пусть даже на день-два, я чувствую, что земля ушла из-под ног и больше никогда не вернется.

Как-то я сидела с другом в кафе, и мы разговаривали о том, что у нашей подруги началась агорафобия. Посреди разговора он меня перебил и спросил: «А с тобой-то все в порядке?» Спросил не заботливо и даже не ради любопытства, а с издевкой, как будто это постыдная вещь. Мне захотелось то ли спрятаться под стол, то ли пнуть его больно, но я только смущенно ответила: «Нет-нет, со мной все в порядке». Сейчас мне хочется говорить открыто о своих проблемах, чтобы, во-первых, не было вот таких глупых друзей, которые задают глупые вопросы. А во-вторых, чтобы мне было не страшно прямо ответить: «Да, со мной не все в порядке, и я не понимаю, почему ты спрашиваешь об этом таким тоном».

Алена, агорафобия с паническим расстройством, обсессивно-компульсивное расстройство, тревожно-депрессивное расстройство в ремиссии

Два года назад я почти потеряла дееспособность. На улице испытывала страх такой силы, что казалось, будто умереть легче, чем его терпеть. Вскоре я уже не могла выйти даже в соседний ларек за хлебом, на пороге начинались панические судороги. Через три месяца полной парализации и сидения дома я впервые всерьез задумалась о самоубийстве как о единственном выходе. У меня развилась тяжелая депрессия, я постоянно рыдала и с трудом придумывала поводы, чтобы жить. В один день я встала и поняла, что терять больше нечего, пора просить психиатра назначить антидепрессанты. А их я боялась как огня — начиталась в Интернете идиотских баек об изменении личности. В итоге именно они привели меня в состояние ремиссии, вытащив с самого глубокого дна, на котором я когда-либо находилась. Сейчас я поддерживаю состояние психотерапией, но все еще не была за границей и не езжу никуда одна. После двенадцати лет паник с депрессиями нужно приложить много усилий, чтобы прийти к полноценной жизни.

Я злюсь на своих родственников за то, что они не отвели меня к хорошему психотерапевту двенадцать лет назад, когда все только началось. Бабушка водила в церковь. Папа пытался помогать по книгам. Мама взрастила стыд за болезнь, от которого я избавлялась годами, — она часто обвиняла меня в моем же состоянии, говорила: «Это потому что ты плохо спишь, потому что у тебя нет режима». Ее трудно винить, ведь никакой просветительской деятельности о ментальных расстройствах в нашей стране не было и нет. Даже сейчас, в 2016 году, тебе могут спокойно выписать феназепам от панической атаки и отправить домой. Забыв сказать, что «фен» вызывает зависимость, а от паник помогает лишь симптоматически.

Мои родители — хорошие люди, и я их люблю. Но для того, чтобы совершать серьезные ошибки, не обязательно быть плохим человеком — достаточно просто быть невнимательным к близким. Невежество родственников стоило психики мне и тысячам других людей с ментальными расстройствами. У нас не было доступа к профессиональной помощи, а самое главное — понимания со стороны любимых. В свою очередь, в незнании людей виноваты государство и медицина.

Я создала этот проект, чтобы люди с расстройствами могли отправить ссылку своим родным и сказать: «Я  такой же, как эти ребята, не повторяйте ошибок их близких, примите меня». Чтобы психиатры узнали себя в этих бездушных машинах из историй и изменились. Чтобы люди с проблемами не боялись лечиться, потому что хорошие специалисты тоже есть — каждый участник этого проекта такого нашел. И еще десяток «чтобы».

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!