Почему до сих пор так сложно получить грамотную психологическую помощь в регионах?
Мне 15. У меня нервный срыв и начинается расстройство пищевого поведения. Я не ем неделю и попадаю к психологу. Он говорит мне, что связь моего женского естества с космической энергией недостаточно крепка. Я не возвращаюсь на следующий прием.
Мне 21 год. Моей булимии шесть лет. Я начинаю новые отношения и впервые рассказываю партнеру о ней. Он настаивает, чтобы я обратилась к психологу. Я собираюсь с силами два месяца: мне страшно. Прихожу к психотерапевту. Говорит: я Бальзак по соционике, у меня Луна в Тельце и нужно делать упражнения на женское — принимающее — дыхание. Я выхожу на улицу, сажусь в сугроб и плачу.
Еще через месяц я двигаюсь к тяжелой артиллерии — на прием к психиатру. Мне деловито осматривают руки, спрашивают, принимаю ли я наркотики, взвешивают. ИМТ в норме — показаний для лечения нет.
Сейчас со мной все хорошо: спустя несколько месяцев я обратилась к хорошему психиатру, получила медикаментозное лечение. Психотерапевта я так и не нашла, справлялась своими силами с помощью партнера. Мне удалось избавиться от булимии, но с дисморфией я живу по-прежнему.
Как ему довериться
За последние несколько лет разговор о психических расстройствах и ментальном здоровье стал более открытым. Говорить о том, что депрессия, расстройства пищевого поведения, неврозы и другие отклонения — просто лень и слабоволие, уже просто неуместно. По крайней мере так может показаться, если находиться в информационном пространстве прогрессивных интернет-изданий и блогов. А за их пределами — огромная Россия.
«Я живу в небольшом городе на юге России. Там ты идешь к психологу, выбирая его по, например, описанию на сайте или по направлению работы центра, в котором он числится. Идешь и ничего не подозреваешь. А потом этот психолог оказывается родственником подруги, знакомым коллеги, бывшей твоего бывшего. И это рушит всю терапию, все доверие».
«Я из Кирова. Когда училась в школе, моей близкой родственнице довелось работать у женщины-психотерапевта. Когда та узнала, в какой школе я учусь, на мою родственницу полетел поток информации про ее клиентов, которые учились в моей школе.
Например, кто с кем спал. Про мою одноклассницу сказала, что та была обеспокоена, почему у ее парня в юном возрасте не стоит член, про парня из параллели рассказала, что он крайне расстроен своей обильной потливостью. Как после этого доверять психотерапевтам?»
В маленьком городе, где каждый кому-то кум, сват и брат, проблема недостатка специалистов и недоверия к психологии как сфере начинается с простого страха огласки. Недоверие разрушает саму структуру работы.
Кто такой психолог
Сами роли психологов и психиатров, вопросы, с которыми к ним приходят, и проблемы, которые они решают, непонятны. Кто это — психолог? Воспитатель для взрослых? Что-то вроде эйчара на рабочем месте? Развлечение для состоятельных людей, которые придумывают себе проблемы и «с жиру бесятся»? Ведь «у нормальных, обычных людей не бывает неврозов и депрессий». Ну иногда сложно. Иногда грустно. Но если хорошо посидеть с друзьями за пивом — разве это не решит все проблемы?
«До прошлого года я думала, что психолог — это такой дополнительный рычаг давления на тебя. Вот есть мама, которая хочет, чтобы ты хорошо училась, она ведет тебя к психологу, который тоже говорит тебе, чтобы ты хорошо училась и наркотики не принимала. А потом такой же психолог на рабочем месте говорит тебе, чтобы ты хорошо работала и дружила с коллегами».
«Мы с родителями от всех, от друзей и даже других родственников, скрывали, что я хожу к психологу. Потому что: “Она что, псих? Больная?” — такая реакция. Ситуация до сих пор не поменялась, в городе шарахаются слова “психолог”».
Предвзятое отношение и стереотипы сильно тормозят развитие сферы. Без развития нет конкуренции, без конкуренции — роста качества. Становиться психологом в регионе — не самая прибыльная перспектива. Востребованность низкая, стандарты не ясны, и рынок заполняют самоучки, эзотерики, шарлатаны и адепты вед.
Иллюстрация: Ксения Стойлик для ТД
«Лесосибирск. Первый сеанс. Пришла к психологу с дентофобией. Задавал много личных вопросов, типа есть ли у меня партнер, полная ли у меня семья. На втором сеансе предложил гипноз и гадание на рунах, я сбежала. Потом пару недель он меня вызванивал, звал то на сеансы, то в кафе. Однажды поймал на остановке, я пригрозила ему полицией. Отстал, а напоследок бросил, что мне надо чистить энергетику, а то у евреев она загажена».
«Я ходила к трем психотерапевтам, и двум из трех мне пришлось объяснять, что такое расстройство пищевого поведения и что нет, это не “если ты не весишь 40 килограммов, значит, ничего у тебя нет”».
Что такое психотерапия
Диана Сахарова, клинический психолог:
«К сожалению, в России психологи не проходят никакого лицензирования. За рубежом понятие “психотерапевт” очень конкретное: человек имеет медицинское образование, прошел обучение по направлению психотерапии и имеет право вести психологическую практику и назначать препараты. Психолог — это в первую очередь научная деятельность, исследовательская.
В России психолог — это тот, кто консультирует. Психотерапевт — тот, кто получил высшее медицинское образование и профильную подготовку по психотерапии. Психиатр — лечит в основном медикаментозно. Проблема начинается, когда человек оканчивает факультет психологии, получает право консультировать, потом специализируется, например, в гештальт-терапии и называется психотерапевтом.
Терапия — это про лечение, не про консультирование. Это разночтение в терминах, которое вносит огромную путаницу. По факту психотерапевтом в России может назвать себя кто угодно.
Нам необходимо лицензирование. Это позволит упорядочить работу и создать институт контроля. Потому что лицензию, например, можно отозвать в случае некомпетентности. Но сейчас в России фактически нет никаких методов давления на психологов, их невозможно уличить в некомпетентности иначе, чем написать отзыв в интернете.
Почему складывается такая тяжелая ситуация в регионах? Сложность в том, что высшее психологическое образование сугубо теоретическое и с этой теорией нельзя начинать вести клиническую практику. Необходима долгая специализация в рамках отдельных подходов. А такое специальное обучение есть только в крупных городах: в Москве, в Петербурге, в Казани. И оно недешевое.
Вот окончил человек психфак и планирует специализироваться, скажем, в психоанализе. В этом случае ему нужно потратить минимум 120 тысяч рублей в Петербурге. По-хорошему — скататься на курсы в Европу. Мало кто имеет такие возможности в условиях региональных зарплат.
Хорошему специалисту — действительно хорошему, который потратил время и деньги на свою квалификацию, — тяжело усидеть в маленьком городе со средней зарплатой 17 тысяч рублей».
Кто идет к психиатру
В регионах бытует мнение, что психиатры — это для настоящих психов. Наркоманов и шизиков с галлюцинациями и полным набором асоциальных качеств. У них отметки в личных делах, их не берут на работу, а если попадешь в психиатрию, так там и сгниешь.
«Я вышла после лечения тяжелой депрессии и узнала столько нового про себя: что я алкоголичка и в психушку меня насильно положил лечиться муж. Родственники хоть были в курсе ситуации, но даже мама с обидой в голосе сказала: “Зачем туда идти, лучше бы к нам приехала, отдохнула”. И не объяснишь им, что, когда с кровати встать не можешь, нет сил даже на то, чтобы плакать, не поможет тебе “отдохнуть”!»
«Я из Тулы. С подросткового возраста периоды мании и депрессии, диагностированное биполярное расстройство, доктор в крупном платном медицинском центре уговаривал поскорее родить, потому что именно это спасет меня и именно это — рождение ребенка — конечная цель терапии».
«Ярославль. Повезло полежать в городской больнице. Привязывают тряпками к кровати и обкалывают так, что говорить не можешь. Потом как овощ, на таблетках, ничего не нужно уже, просто ходишь по коридору в разрешенное время. Душ раз в неделю. Согласие на госпитализацию дали подписать только спустя 2,5 месяца нахождения в больнице. Со мной в палате находилась здоровая женщина, которую муж положил в больницу, чтобы отсудить двоих детей. Стремно, что можно оказаться в такой ситуации».
Дарья Марченко, врач-психиатр:
«Есть мнение, что региональная психиатрия заточена на узкий спектр: в первую очередь на наркологию, заболевания из спектра “большой” психиатрии и врачей разных специализаций не хватает. Так вот, “заточенности” нет, но есть проблема со ставками психотерапевтов, нейропсихологов и клинических психологов в госучреждениях, со специалистами других областей в психиатрических и наркологических больницах — из этого растет сложность обследования и оказания помощи при стационарном лечении. И да — оптимизация и сокращение коек в отделении неврозов.
Путь пациента чаще всего начинается с того, что кто-то замечает, что с тобой что-то не так. Или ты сам после анализа ситуации понимаешь, что не справишься с ней в одиночку. Далее идет поиск вариантов решения: тут бывает по-всякому, от посиделок с другом по душам до самолечения.
После идут либо к психологам, либо к педагогам, либо к неврологам: тут интересная аналогия: «У меня сдают нервы — и я пойду к НЕВРОлогу, но я же не псих, и ПСИХиатр мне не нужен», и только когда все это не помогает, идут к нам.
Если ситуация требует немедленного лечения (то, что называется “опасен для себя или для окружающих”), то это стационар. Если требует лечения, то это лечение. Если требует обследования для исключения физических патологий, то это обследование. Либо психотерапия.
Психиатр — это не психотерапевт. Кто-то может самостоятельно проводить сеансы психотерапии, если есть квалификация. Кто-то направляет к психотерапевту. Но тут встает проблема: мы направляем к тем, кому сами доверяем. Но это не значит, что у пациента на 100 процентов сложится работа с этим специалистом.
Для психиатра, да и для любого врача, первое и самое ценное — это желание помочь. Если оно есть, то доктор и время потратит, и литературу поднимет, и к коллегам при неопределенности ситуации обратится, и на повторный прием позовет. Есть стандарты оказания медицинской помощи, мы можем быть с ними не согласны, но должны их выполнять. Я не могу отвечать за действия других врачей или говорить, что нужно действовать по определенному сценарию. Но то, что без желания помогать ни одни стандарты не помогут, — это главное».
Иллюстрация: Ксения Стойлик для ТД
Невидимые люди
Отдельная сложность в поиске психологической помощи у ЛГБТ+ людей. ЛГБТ+ подростки — одна из самых уязвимых групп, а найти специалиста, готового и, главное, способного работать с ними, невероятно сложно. Общий низкий уровень компетенций помножить на гомофобию, и мы получим отрицание ориентации, стремление «исправить пациента», а в худшем случае — принудительный аутинг родителям.
Вячеслав Слюсарев, гражданский активист и участник «Российской ЛГБТ-сети»:
«ЛГБТ-персоне искать себе психолога сложно. За последние два года несколько человек обращались к различным психологам/психотерапевтам в разных государственных учреждениях нашего города, итог почти всегда один — явное пренебрежение, проявление сексизма, гомофобии, сомнительные советы и комментарии, оценки за рамками допустимого.
Есть страх аутинга. Он присущ подросткам, только осознающим свою сексуальность, семейным ЛГБТ-парам, особенно с детьми, так как к обычному страху добавляется опасность, что отберут детей, узнают на работе. Вероятно, что-то подобное присутствует и у ЛГБТ-людей, живущих с ВИЧ.
На данный момент, исходя из тех случаев, о которых говорят ЛГБТ-персоны, основная проблема — некомпетентность: от банального незнания предмета (СОГИ, гендерная дисфория и прочее) до применения сомнительных практик (соционика, гороскопы и тому подобное). Некоторые психологи ради пиара публично заявляют, что могут вылечить клиента от гомосексуальности, и даже говорят об успешных случаях. Самая шаблонная ситуация: «У тебя просто мужика/девушки нормальной не было».
Мы давно думаем над составлением базы дружественных специалистов (в том числе медицинского профиля), а также все еще размышляем над критериями оценки работы таких специалистов. На самом деле специалистов много, даже в Сыктывкаре, однако действительно хороший специалист повышает ценник. Более доступные, работающие в госучреждениях, не всегда отзываются на то, что говорит им ЛГБТ-клиент, зачастую в возрасте и имеют более традиционные представления о психологии.
Десятилетиями складывалась ситуация, при которой ЛГБТ-люди боялись обращаться со своими психологическими проблемами из-за страха раскрытия, наказания, порицания. Не удивительно, что им попадаются «терапевты», которые с ЛГБТ никогда не работали и даже не встречали «живого» гея/лесбиянку и тому подобное.
Эту ситуацию уже сейчас исправляют ЛГБТ-активисты и организации — проводя, например, тренинги, семинары, лекции для помогающих специалистов, врачей, учителей, работников профсоюзов, журналистов и так далее. Это повышает видимость ЛГБТ в обществе».
Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!