«Если мы сами спасаем, почему не можем и наказывать?»

Говорить о смерти трудно. И думать страшно. Есть семьи, где о смерти не говорят «из принципа», детей не берут на кладбища, умирающим старикам твердят: «Папа, ты поправишься!» Гуманный современный мир позволяет нам так редко сталкиваться со смертью, что мы начинаем верить, будто смерть — это обидная и несправедливая случайность, которой можно избежать.

Но под недавними петициями с требованием восстановить в России смертную казнь подписывались десятки тысяч человек. Как будто это совсем разные смерти — наша, которой не должно случиться, и чужая, которой хочется легко распорядиться нажатием кнопки «подписать» на экране компьютера.    

Все началось со смерти девочки в Саратове. 

9 октября третьеклассница Лиза из Саратова взяла мешок со сменкой и убежала в школу. На ней была светло-зеленая куртка без капюшона. Домой Лиза не вернулась, и двое суток девочку искал весь город. Сотни добровольцев, поисковый отряд «Лиза Алерт» и криминалисты. Тело Лизы нашли в гаражах и сразу задержали подозреваемого — человека много раз судимого, в том числе за изнасилования и разбой. Он обитал в одном из гаражей, а Лиза просто шла мимо. Просто спросила, его ли это гараж. Просто спросила. 

Разъяренные горожане требовали выдать убийцу им для немедленной расправы. По-человечески очень понятно, когда такие призывы звучат от волонтеров, участвующих в поисках, от членов семьи убитой Лизы. Абсолютно нормально фантазировать о смерти убийцы и желать ему скорейшей, по возможности мучительной, гибели. Так наша психика защищается на первых порах от невыносимого ужаса и боли — ярость пережить легче, чем беспомощность.

Но на следующий день восстановить смертную казнь предложили уже депутаты Госдумы от Саратовской области Ольга Алимова и Евгений Примаков. Вслед за ними написала про казнь уполномоченная по правам ребенка в Саратовской области Татьяна Завгородняя — тоже «государев человек». Есть огромная разница между проклятиями и пожеланиями смерти, которые приносят временное облегчение страдающей душе, и предложениями депутатов и чиновников, людей, находящихся ближе всего к закону и Конституции. Когда в руках у тебя гильотина, твои слова: «Убью гадов!» — имеют гораздо больший вес. И очень быстро могут превратиться в действие.

Никаких иллюзий

Я думаю, находясь вне Саратова, мы мало представляем себе, насколько потрясла город кошмарная смерть Лизы. Но, похоже, сама идея «убить убийцу» многим в современной России кажется соблазнительной и правильной.

С одной стороны, это старое как мир, жестокое желание «сделать ему так же больно, как нам». Зуб за зуб, жизнь за жизнь. Примитивная первая реакция психики: ударить в ответ на удар в надежде, что у нас место удара болеть перестанет. 

С другой стороны, за этим желанием стоит в нашем обществе и огромное недоверие. К суду, самому справедливому в мире. К полиции и всем тем, кто представляет в России закон. Если мы сами не рассчитаемся с преступником немедленно, не вытащим его из полицейского УАЗика и не разорвем всей толпой, то никакой справедливости не будет. Никакой «третьей инстанции» между толпой и преступником в России не просматривается. 

Вот это по-настоящему страшно и разрушительно для нашей психики.

Потому что, когда мы доверяем кому-то третьему право думать о нашей безопасности, это экономит кучу внутренних сил. Больше не надо чутко реагировать на каждый шорох и ждать убийцу за поворотом. Освобождаются силы, чтобы просто жить, работать, растить детей, поливать цветы и по вечерам иногда смотреть на закат. 

Когда мы доверяем «третьей инстанции» право карать и наказывать, нам не нужно быть жестокими и чуть что хвататься за нож. 

Эта «третья инстанция», закон, в который мы верим, очень важна для психики, собственно, ради этого люди готовы жить в городах и терпеть над собой государство со всеми его странными требованиями, налогами и бюрократией. И мы, пока есть возможность, цепляемся за успокоительную иллюзию, что есть кто-то большой и сильный, кто защитит нас от несправедливости и смерти, а наших детей — от убийцы в гаражах. Но иногда что-то исключительное, как смерть девочки из Саратова, пробивает в этой иллюзии дыру с рваным краем. 

И вот начинают звучать призывы к какой-то новой, или, наоборот, старой, «настоящей» справедливости. Заметим, гораздо более жестокой. Не судить, а убивать, и не потом, а прямо сейчас.

Как показала саратовская история, от «третьей инстанции» не ждут и своевременной помощи. Полиция и власть в сознании обычного человека — это некий странный и угрожающий образ, в котором сочетаются непредсказуемость, полнейшее равнодушие и часто беспомощность. Поиски ребенка ей можно доверить, ну, разве что в самом крайнем случае. Как только о пропаже девочки стало известно, немедленно и активно включились поисковые отряды «Лиза Алерт», нашлись волонтеры, развернули штаб, в нем круглосуточно дежурили, обменивались информацией в соцсетях. Никому и в голову не пришло, что можно сесть и подождать, пока «полиция разберется». В чем там она разберется и когда?

Но если уж мы сами ищем, сами спасаем, почему не можем сами и наказывать? За призывами вернуть смертную казнь просвечивает ужас от того, что утрачена вера хоть в какую-то инстанцию, способную нас защитить.

Упущенный убийца

Опять же, личность убийцы (хотя, конечно, надо говорить — подозреваемого) такова, что беспомощности и ужаса становится только больше. Это не какой-нибудь Чикатило, притворявшийся «нормальным» человеком много лет — с семьей, работой и тихим нравом. Нет, этот человек уже оказывался в тюрьме много раз, более того, «имеет непогашенные судимости». Вероятнее всего, обладает целым букетом психиатрических диагнозов. То есть должен был находиться под контролем вот буквально сейчас. Но кто об этом знал? Никаких систем диагностики и адаптации для него в тюрьме не существовало. Никакой системы адаптации по выходу из тюрьмы тоже. На момент, когда этот человек впервые попал за решетку, он уже был неадекватен обществу и асоциален, тюрьма усугубила это, добавив опыт изоляции, и, наконец, выпихнула его наружу, без работы, жилья и документов, необследованного. Со словами: «Иди и не греши».

Очевидно, что дойти он может только до ближайших гаражей или теплотрассы, где и устроит себе логово. Из точки, в которой он оказывается, просто нет ни одного хорошего выхода. И дальше вопрос только в том, какой тяжести преступление он успеет совершить до того, как попадет обратно в тюрьму. Задушить девочку или изнасиловать случайно проходящую женщину? Ограбить соседний киоск и проломить голову охраннику? Прикончить кого-то в пьяной драке? 

От человека с непонятным психиатрическим статусом и волчьим билетом, вчерашнего заключенного невозможно ждать, что он сам найдет жилье, устроится на работу и будет вести мирную обывательскую жизнь. Это не изъян человека, это провал системы, которая одних своих граждан ставит в позицию, в которой не совершить преступления они буквально не могут, а других граждан подвергает опасности быть изнасилованными и убитыми. Интересно, сколько жителей Саратова избежали смерти в этих самых гаражах по чистой случайности?

Можно ли починить систему возвращением смертной казни? Совершенно точно нет.

Может ли она напугать потенциальных убийц? Тоже нет. Испугаться может обычный человек, который и так не совершил бы преступления серьезнее уличной драки. Тот, у кого в анамнезе несколько непогашенных судимостей за изнасилования и разбой, кто живет в заброшенном гараже, уже существует далеко вне социальной нормы. Он живет в другой плоскости, в каком-то смысле уже наполовину умерев. И наш повседневный мир он видит, как сквозь толщу воды, с огромными искажениями. Там нет места «страху» в обычном понимании.

Но в рассуждениях тех, кто призывает казнить, место страху, конечно, есть. Может быть, только ему, слепому детскому страху, там и есть место. Тем более, что никто из призывающих не может внятно сформулировать — кого и за что нужно убивать? Это самая простая и необременительная форма проявления сочувствия. «Вот мы с тобой его сейчас каааак убьем!» — легкий способ показать другому, что его боль и ужас нам небезразличны. 

Легкий, но неэффективный. Вряд ли страдания родителей маленькой Лизы из Саратова уменьшились бы, даже если бы они увидели убийцу повешенным и обезглавленным. Может быть, на день-два. Месть — обезболивающее с очень коротким сроком действия.

А горе горит и жжет. И оно начинает жечь чуть меньше от чужого тепла, сочувствия и готовности слушать. От возможности рыдать и проклинать на чьем-то плече.

Но этого-то как раз всегда и не хватает.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!