Портрет на фоне стальных решеток

Одно счастливое лето

Дима видит меня как силуэт, собранный из цветных пятен. Различает желтый воротничок рубашки, синие джинсы и свитер. Так же Дима видит всех идущих по коридору тюремной школы: гражданина начальника, сотрудника пресс-службы, старого художника дядю Сашу. Обычно движущиеся пятна темные, мрачные. Единственное яркое — мой желтый воротничок, Дима цепляется за него взглядом и весь наш разговор держит на нем фокус — воротник напоминает Диме бабочку-лимонницу. А бабочка напоминает лето.

Счастливое лето в жизни у Димы Курбатова было только одно. Началось оно 2 августа 2013 года, когда Дима все-таки доехал до Сочи и встретился там с родным братом Володей. Тот показался Диме очень крутым: отслужил в ВДВ, получил «ветерана боевых действий», вернулся живым из Северной Осетии. А теперь нашел работу в Сочи, и не где-нибудь, а на олимпийских объектах: «Приезжай, братуха, заживем!»

Диме никто так не радовался, как брат в то августовское утро. А потом было еще одно счастливое откровение — море. Дима раньше не знал, что оно огромное и теплое, как парное молоко. Он тогда уже плохо видел, но слышал и чувствовал хорошо. Как это море шепчет, как дышит. Это был удивительный день.

И больше он никогда не повторялся.

«Это», которое не забыть

В раннем детстве Дима себя не помнит. Родственники рассказывали, что они с братом жили с матерью. Она пила и как-то ночью вместе с соседом залезла в продуктовый магазин. Мать посадили, Диму забрали родственники — вначале тетка, потом дядька. Как он с ними жил, не знает.

Когда Диме исполнилось семь лет, с зоны пришел отец. Стоял в дверях — большой и сильный. Дима видел его как через пелену, но характер почувствовал — в голосе, в том, как отец поводил руками и головой. Дима тогда подумал, что сильный характер — это хорошо и что отец-то его точно не бросит.

Вначале действительно было так: отец почти не пил, взялся приводить в порядок старый прадедовский дом, по офтальмологическим кабинетам Диму повозил, там сказали, что если бы сразу после рождения глазами заняться, то было бы все нормально. А сейчас уже поздно, но лечиться надо, иначе Дима ослепнет совсем. Решили лечиться.

Дмитрий в своей мастерскойФото: Алина Десятниченко для ТД

Потом брата к себе забрали. Курбатовы завели хозяйство и посадили огород. Пацанам нравилась эта новая жизнь, непривычная семейная суета и отцовская строгая домовитость. Срывался он, правда, время от времени — но можно было перетерпеть.

А потом случилось то, что Дима не может объяснить, постоянно останавливается и заикается.

«Отец сидел не один раз. За кражи, за разбой. Потом, когда “это” случилось, снова сел на 23 года… В нем как будто два человека жили — один хороший, а второй… другой. Вот тогда, когда он “это” сделал, он был “другой”…»

«Это» — убийство с особой жестокостью. В уголовном праве подобный вид преступлений описывают как «убийство, при котором потерпевшему непосредственно перед лишением жизни или в процессе убийства причиняются особые страдания».

Дима видел и слышал, как причинялись эти страдания на протяжении нескольких дней.

Отец приехал в тот вечер с женщиной. У нее был сын лет пяти, Дима его знал. Но в тот вечер мальчик, к счастью, остался у бабушки. Отец Димы был на взводе — ругался с любовницей, к кому-то ревновал. Скандал набирал обороты, а потом отец схватил нож и всадил его в грудь женщине. Что было после, Дима не очень помнит — испугался и спрятался. Видел, как отец перетащил раненую в погреб, погреб закрыл, забрал старшего сына, и они уехали. В доме остались семилетний мальчик и умирающая женщина.

Три или четыре дня она стонала. Особенно слышно было по ночам, Дима не мог спать, залезал на чердак в надежде, что хотя бы там спрячется от страшных звуков, но не помогало. Дима не знал, что делать, он не мог открыть погреб, позвать на помощь, потому что знал — отца ослушаться невозможно.

Отец и брат вернулись. Пока женщина умирала, дети кормили скотину и вели огород. Со стороны жизнь их должна была казаться обыденной. А когда звуки из подвала прекратились, отец расчленил бывшую любовницу и вынес в яму, за огород. Помогать переносить тело жертвы заставил старшего сына, ему тогда было 11 лет.

Один из классов с портретом Ньютона, написанным ДмитриемФото: Алина Десятниченко для ТД

«Нашли отца быстро — все видели, что женщина приехала с ним, а потом исчезла. Я не помню следствия, не помню, допрашивали нас или нет. Помню уже только детский дом, нас туда забрали после случившегося».

Рассказ о том, что Дима пережил, в его изложении больше похож на полицейскую сводку. Разница только в том, что в этой адской истории нет ни одного имени. Словно имя заставило бы тени из прошлого обрести плоть.

— Вы виделись с отцом после того, как его посадили?

— Один раз приезжал к нему по просьбе брата на короткое свидание. Брат с ним говорил, а я нет. Больше видеться не хочу.

— Как он выглядит сегодня?

— Как священник. Бороду седую отрастил. Крепкий. Я в него пошел телом. Но характером нет… Отец отсидел уже 21 год. Еще два осталось. Когда он выйдет, общаться не хочу.

— А с мамой?

— Она после освобождения жила в 20 километрах от нашего детского дома. И ни разу не пришла. Наверное, я ее даже не узнаю.

Две «школы жизни»

Мы разговариваем в учебном классе. Из открытого окна с тюремного плаца доносятся сиплые мужские голоса. За спинами арестантов рвется в небо надпись: «Помни, тебя ждут дома!» И черные силуэты на фоне такого же черного солнца — отец, мать и ребенок двигаются в будущее. Когда Дима освежал этот рисунок, кисть его шла ровно — ничего не отзывалось. И слово «дом» для тюремного художника Димы Курбатова — такое же, как «тюрьма». Оно пахнет тушеной капустой, длинными коридорами, шконками, байковыми одеялами и ваксой…

Дмитрий в своей мастерскойФото: Алина Десятниченко для ТД

«Детдом — школа жизни. Тюрьма — школа жизни. И там, и тут чужие люди делают свою работу. И там, и тут плохо. Но в детдоме “колючки” нет, можно сбежать… Зато тут товарищ начальник лучше. Я не люблю вспоминать детдом».

Потом Дима все-таки скажет почему. В его детстве в детдоме «творился беспредел». Один из воспитателей за любую провинность бил детей по голове кулаками и палками. Дима считает, что «родители могут один раз выпороть ребенка, такое нормально в семье», но если чужой человек бьет каждый день и до кровоподтеков — не очень нормально.

Поэтому в детском доме постоянно вспыхивали бунты — взрослые воспитанники собирались группой и устраивали темную воспитателю-обидчику. В конце концов кто-то куда-то написал, и за два года до Диминого выпуска на их детский дом обратили внимание — руководящую верхушку сняли, было долгое разбирательство о «превышении полномочий». В эти подробности Дима уже не вникал.

«Из всех людей, что я видел в детдоме, хорошей была только старенькая медсестра, она нас по выходным в церковь водила. А в церкви с нами разговаривали нормально, даже хорошо. Еще психолог у нас была — подсказала, куда пойти учиться. Больше таких, добрых, не вспомню».

Когда Диме было девять лет, он начал рисовать — урок уже закончился, а он сидит и сидит, выводит какие-то загогулины. Школьный учитель предложил записаться в художественный кружок. Дима пошел и пропал: рисовал все, что видел, — цветы, лес, речку, коров, собак, людей изобразить пытался. И каждый раз, когда накладывал мазки, чувствовал, будто он уже не здесь, а внутри картины — гуляет по лугу, бежит по берегу к далекому кораблю, встречает героев и волшебников….

Коридор школы, расписанный ДмитриемФото: Алина Десятниченко для ТД

Возвращался в пропахшую детским домом жизнь всегда неохотно — хотелось не видеть ее совсем.

И глаза помогали не видеть — несмотря на плановое лечение, зрение у него год за годом становилось все хуже. Потом еще одна беда случилась: Дима бежал по коридору и столкнулся с мальчиком лбами — удар был сильный, Дима упал, а как встал, левый глаз уже совсем не видел — сетчатка отслоилась. Мальчику сделали операцию, но зрение не вернулось.

«Правый у меня минус семь. А был минус пять. Надо было им заниматься, но когда? После детского дома меня отправили в Барнаул, там я отучился в лицее, получил специальность “исполнитель художественно-оформительских работ”. Искал работу, занимался вопросом с домом, на операцию денег не было».

Казенный дом и долгая дорога

Дом у братьев Курбатовых есть только на бумаге. На самом деле это наполовину вросшая в землю камышовая хижина в глухой деревеньке, в которой когда-то жила и пила мать. Ни света, ни воды. Дима, когда увидел «имущество», подхватил свой скарб и поехал искать угол и работу в других местах Алтайского края. Говорит, пытался доказать в суде, что в наследственном доме жить нельзя, но в этих бумажках сам черт ногу сломит, не то что полуобразованный выпускник детдома. Дима устал бороться — часть выписок растерял, руки опустились. А потом от брата весточка пришла с приглашением в Сочи. Дима, когда трясся на второй полке плацкарта, представлял, как изменится его жизнь, какая она будет по-южному теплая и красивая.

Дмитрий в классеФото: Алина Десятниченко для ТД

Так было. Но недолго — один бархатный сезон. Остаток лета и всю осень братья работали у частников, доводили до ума строящиеся дома. Дима взялся расписать стену у одного заказчика — тому понравилось, аж 50 тысяч заплатил, начал рекомендовать художника-оформителя знакомым, дело вроде пошло. Но 1 декабря случилась новая беда — старший брат по пьянке жестоко избил человека и сел на пять лет в колонию строгого режима.

Дима пробовал работать один, но все уже не клеилось. А тут еще Олимпиада на носу — полиция начала выдворять из города граждан без прописки. Дима решил не ждать проблем с правоохранительными органами — 30 декабря переехал в Краснодар.

Новогодние праздники, будь они неладны, переждал на улице. Вся страна не работает, а Диме без работы никак, у него 400 рублей в кармане — и те, чтобы ездить на собеседования. Без еды он еще мог обойтись — привычка с раннего детства, а с остальным — хуже. То на вокзале сидел, то в подъезде грелся. Потом праздники закончились, и Дима нашел по объявлению работу — сторожить дачи. Жил там же бесплатно, а чтобы на пропитание заработать, занимался отделкой. Платили мало — тысяч 10-15, все уходило на еду. И сколько бы он ни пытался что-то заработать сверху, ничего не получалось. В попытках найти в этом мире место прошло около четырех лет. А потом в строительном магазине к Диме подошел незнакомец и предложил заработать 100 тысяч рублей. Дима, не долго думая, согласился. Понимал, что схема не очень чистая, но насколько, оценить не мог — и что в тюрьму сядет, уж точно не думал.

Сергей Валентинович, замначальника ИК-12, показывает референс, который он распечатал для ДмитрияФото: Алина Десятниченко для ТД

Незнакомец попросил Курбатова оформить на себя и продать чужую квартиру и участок. Деньги обещал сразу после продажи, но сделка накрылась — Дима поехал в отделение полиции, а главные действующие лица, которые управляли им, исчезли. Дима говорит, что под напором следствия решил все взять на себя. Ему дали пять лет колонии.

Эскизы будущего

В тюрьме Диме не то что бы нравится, ему там терпимо.

«Очень плохо здесь тому, кому есть, что терять. Кто расстался с любимыми, родственниками, лишился работы, чего-то достиг. А у меня с рождения ничего своего не было. И видел я места и похуже. Привык».

Это, видимо, правда. Беседовать с Димой мне тяжело — но не от серости тюремных стен и не от скрипящих фоном голосов заключенных. Здесь нет самого простого, что должно быть у каждого человека, — возможности уединения. Все время открывалась дверь: нас проверяли, к нам прислушивались. Я нервничала, думала, что Дима закроется, перестанет говорить. Но Диму, кажется, это броуновское движение не трогало. Он будто жил в картине, которую уже нарисовал в своей голове, — вот он, художник, сидит у высокого окна; за окном — тюремный забор, а там крадется по жухлой траве осень. Осень у Димы в этом году серая, но рисует он ее другой.

* * *

Рисует Дима много, почти каждую свободную минуту. В тетрадке, на обрывках газет, где придется. Начальник колонии заметил его страсть и предложил стать помощником местного оформителя — тому оставался месяц до свободы. Дима подружился с художником. И с библиотекарем подружился — они вместе сделали в учебных классах ремонт. Когда библиотекарь вышел, Диму не бросил — обещает помочь на свободе, поселит его у себя в Таганроге, работу подкинет и даже юристов, чтобы с наследством на Алтае разобрались, найдет. Дима думает, что в его картине мира появилось еще одно яркое пятно.

Дмитрий в одном из классовФото: Алина Десятниченко для ТД

Но до свободы еще три месяца. А пока Дима расписывает классы в тюремной школе. Творчество у него, как сказал гражданин начальник, «свободное в пределах разумного»: Дима рисует на стенах портреты писателей и людей науки. Не так давно закончил иллюстрацию на тему «Тихого Дона» Михаила Шолохова. Дима книжку не читал и фильм не видел, но знающие люди кратко пересказали ему историю Григория и Аксиньи. А начальник выдал картинку, которую Дима аккуратно перенес на стену. Получилось, как говорят в колонии, красиво и празднично.

«Вы не удивляйтесь, я мало что знаю. В детдоме было не до того. Зато “Калину красную” видел. Шукшин же мой земляк. И когда в школе учился, к нам приезжали, “Шукшинские вечера” проводили, конкурс. Меня тогда отметили — это была единственная за жизнь награда».

Еще одну награду Дима надеется получить в виде статьи в «Казенном доме». Ведь именно из ведомственной газеты ФСИНа он узнал о судьбе своего старшего брата, Владимира Курбатова, с которым связи до сих пор нет. Владимир отбывал наказание на Алтае, за примерное поведение мог выйти на свободу досрочно, но отказался — хотел закончить памятник погибшим военнослужащим, который строил на территории колонии.

Дима, когда прочел статью, несколько дней ходил как ошпаренный — ему тоже захотелось что-то оставить после себя — хотя бы на зоне. Поэтому и спешит, старается.

Когда Дима рисует, надевает специальные очки — подходит близко-близко, не столько видит, сколько чувствует полотно. Иногда линия идет не туда, Дима нервничает, пытается исправить. Старый художник дядя Саша, который всю жизнь расписывал храмы и попал в тюрьму за пьяную драку с поножовщиной, вздыхает, что Диме не хватает образования и взгляда. А откуда это взять, если судьба мочалила Диму, как малярную кисточку?

Дима не перечит дяде Саше. Слушает и рисует. Дорогу, по которой его возили из детского дома в больницу. Море с уплывающим за горизонт кораблем. Тихий городок, в котором он будет жить после освобождения. Дима думает, что в свои 29 лет он наконец-то заработает денег и сделает на глазах операцию. Гарантий, правда, никаких, но что ему терять, в самом деле?

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!