(Не)корректные стихи

Недавно поэтесса Галина Рымбу написала пост, в котором размышляла о корректном языке и его связи с культурой насилия в обществе. Он вызвал большой спор среди поэтов, литераторов и активистов и собрал больше 500 комментариев. Многие высказывались в том духе, что толерантная  лексика — это ограничение свободы слова, надругательство над языком и вообще она неприменима в литературе, особенно в поэзии.

В ответ на это Галина написала поэтический текст, используя в нем корректную лексику. Вслед за ней поэтесса Дарья Серенко также написала об этом текст. Обе поэтессы, по их словам, вдохновились в том числе словарем «Таких дел», который вышел в прошлом году. 

То, что корректный язык начал проникать в поэзию, — важно и показательно. Несмотря на сопротивление, общество меняется, и вместе с ним трансформируется восприятие языка. Все больше людей понимают, что то, как они говорят, в частности, о так называемых «уязвимых группах» людей, влияет на их отношение к ним и в конечном счете на положение этих групп в обществе.

Мы публикуем оба стихотворения вместе с комментариями авторок и мнением литературного критика Юлии Подлубновой. Сохранены авторская орфография и пунктуация.

Галина Рымбу. СТИХИ С НОВЫМИ СЛОВАМИ 

человек с ментальным расстройством,

переставляющий предметы в темноте

каждую ночь.

человек, укрытый от мира,

спящий на улице

каждую ночь.

человек, у которого нет дома.

человек, у которого никогда не будет собственности.

человек, присваивающий у другого

результаты его труда.

человек, у которого нет прав

на деле, хотя формально — есть.

человек, презирающий государство.

человек, олицетворяющий собой государство.

человек с ПТСР, не знающий куда обратиться.

иностранка, вынужденная все время носить с собой документы.

арендодатель, сдающий квартиру в Москве: только для славян

без животных и детей,

обнимающий домашних животных и детей у себя дома, по вечерам,

погруженный в психическое благополучие, имеющий

стабильный доход.

женщина, застывшая за две минуты до звонка в кризисный центр.

сотрудница кризисного центра за две минуты до того, как поступит этот звонок.

человек с открытым ВИЧ-статусом и его любимый

человек, пользующийся жестовым языком.

человек, неравнодушный к миру и его сложным извивам.

мужчина, которому говорят «старый», хотя ему всего 60,

женщина, которую называют «старушкой», хотя ей всего 62.

человек, совершивший преступление,

который не будет наказан и осужден

обществом, правящий городом или страной.

люди, состоящие на учете на бирже труда.

человек, который имеет опыт войны.

человек, который не может находиться на суше.

человек, который боится закрытых дверей.

девушка-подросток в трудной социальной ситуации,

вовлеченная в проституцию.

трансфеминная персона в трудной

социальной ситуации, избегающая

выхода на улицу в вечернее время.

лесбиянка, проходящая уроки

самообороны,

живущая в браке

с женщиной, пережившей

сексуальное насилие, трудовой мигранткой.

и психотерапевтка,

работающая с этой парой

неофициально.

человек, выросший в приёмной семье,

которого настойчиво спрашивают почти при каждом знакомстве:

«а где твои

настоящие родители?»

наркопотребитель, стигматизированный обществом,

гуляющий в лесу

в пригороде

под тёплым июльским дождём.

наркопотребительница, не имеющая доступа к заместительной терапии;

наркопотребительница, которой не нужна заместительная терапия;

наркопотребительница в конкретной ситуации,

принимающая свет и жизнь,

ясность мышления, выхода за пределы.

человек, который подвергся воздействию

неблагоприятных факторов внешней среды.

внешняя среда опасна,

выходи к ней

в маске.

персона, котор_ая не может действовать по инструкции.

персона, котор_ая, наоборот, любит, чтоб всё было чётко расписано.

квир-персона читающая ментальный бортовой журнал

сбитого лайнера.

женщина, которой говорят «женщина — не человек».

женщина, которой говорят «ты не можешь помыслить существующее».

авторка, которая пишет по ночам

пока дети спят.

авторка, пишущая в перерыве

между работой и стиркой.

авторка, пишущая под пивко

с подругой.

авторка, пишущая в очереди

в миграционную службу.

женщина с инвалидностью, играющая крутой диджей-сет

на квир-вечеринке.

женщина с особыми потребностями, ждущая на остановке,

смотрит на людей, на дождь, на спешащих в сторону центра

активисто_к

с чёрными флагами,

невозвратно.

это мир.

вот это мир.

человекоангел вне возраста

и пола

без опыта

боевых действий,

преодолев астрофобию,

лежит под куполом планетария

и смотрит на звёзды,

он думает: ласка, ум,

стремление к неизвестному, —

больше ничего не нужно.

мир становится свободным, ясным, но

есть один город, он покрыт свежей краской

чёрного цвета.

город спит (мы — там), и в нём

слышно движение скрытых колоний,

крики призраков,

кортежи власти:

они взрывают ум.

кто я?

СТИХИ С НОВЫМИ СЛОВАМИ. Галина РымбуФото: Галина Рымбу

гендерфлюидная женщина (сейчас) с ромскими, румынскими,

украинскими, русскими корнями,

выросшая в колониально-промышленном крае,

на краю мира, но внутри — в его сердцевине,

в царстве дымящих труб и тусклых фонарей,

освещающих замусоренное пространство,

в котором пробиваются ещё растения, живут животные.

женщина, у которой нет и никогда не будет собственности,

женщина, которая уже думает, получится ли собрать деньги на похороны родителям

и когда начинать откладывать. может, сейчас? и винит себя за это.

авторка, которая пишет по ночам

пока сын и коты спят.

авторка, пишущая в перерыве

между работой и стиркой.

авторка, привыкшая писать мысленно

во время мытья посуды или в транспорте.

авторка, пишущая под пивко

с подругой.

авторка, пишущая в очереди

в миграционную службу

Украины.

отец: человек с эпилепсией.

работа: грузчик

на бакалее (склад)

после производственных травм

на токсичном производстве.

человек, имеющий ромские

и румынские корни, смуглую кожу

цвета кофе с молоком,

уехавший в сибирь, чтобы затеряться

и быть «как все»

мужчины,

переживший туберкулез и уязвимый

для COVID-19.

отец: человек, имеющий опыт судимости

за нелегальную продажу молдавских конфет

на толкучке рядом с домом,

человек, поющий песни на родном языке

во сне.

человек, переживший насилие,

человек с алкогольной зависимостью.

мать: просила о ней не писать.

это чувство — стыд.

я,

женщина, которой стыдно говорить «я».

пансексуалка,

персона с повышенным содержанием мужских гормонов

в женском (биологически) организме, временно корректирующая эту ситуацию

гормональными препаратами.

женщина с тератомой внутри

неоперированной, т. е.

нас как бы двое.

женщина, имеющая опыт приводов в полицию с 13 лет

(подросток (или еще ребенок?) в трудной социальной ситуации),

навыки спать в подъезде, накрывшись ковриками,

и какать, чётко прицелясь в мусоропровод,

стирать нижнее бельё в туалете ЖЭКа,

собирать металлолом на свалках,

продавать старые инструменты

и книги.

не-нейротипичная женщина, имеющая опыт депрессии

(постоянно),

тратящая большую часть заработка на лекарства,

женщина с расстройством пищевого поведения и нестабильным заработком,

временным видом на жительство и временной регистрацией, пишущая стихи,

исследующая неравенство и процессы,

происходящие на планете,

женщина, имеющая трудности социальной адаптации,

тревожное расстройство, опыт деперсонализации и

суицида,

засыпающая только в обнимку с плюшевой пандой.

женщина, у которой плохо работают почки

и мысли.

женщина, которой сложно

первой заговорить.

*** 

Галина Рымбу: «Язык — это пространство власти, боли и насилия. Но и пространство ответственности» 

Поводом для написания этого стихотворения стали некоторые комментарии к моему посту в фейсбуке. В посте я рассказывала о том, что меня отталкивает использование слов, носящих уничижительный оттенок и имеющих сегодня дискриминационные коннотации, как нормативных, якобы «нейтральных». Особенно это касается современной поэзии. Несмотря на то, что пост был посвящен именно такому якобы «нейтральному» употреблению определенных слов и не затрагивал другие аспекты такого словоупотребления в литературе (например, когда такое употребление допустимо, потому что обусловлено контекстом художественного произведения или вложено в уста исторического персонажа и т. д.), в комментариях некоторые люди (многие из них сами пишут стихи или прозу, занимаются исследованием литературы) стали отмечать, что тем самым я призываю к цензуре в литературе, сужению ее возможностей, навязываю какие-то новые сковывающие нормы, неестественные для русского языка. Кто-то из комментаторов даже отметил, что не представляет стихотворений со словами, которые я перечислила в конце поста как альтернативу дискриминационным и которые на самом деле уже понемногу становятся новой нормой (все они есть в словаре «Мы так не говорим» на «Таких делах», а некоторые я узнала именно из него). Это слишком неэстетично для поэзии?

Вряд ли. Поэзия не есть какая-то возвышенно-чистая зона языка, она работает с актуальными речевыми возможностями и потенциальностями в истории, здесь и сейчас. Да и сам язык, на котором мы говорим каждый день, все время меняется. Он может быть разным и может быть странным.

Все это я восприняла как некоторый поэтический вызов и решила написать «Стихи с новыми словами», которые показывают, что для поэзии нет ничего невозможного. Что литература, которая веками впитывала в себя дискриминационные, колониальные, расистские, классистские, патриархатные дискурсы, может быть открыта и к новым, более инклюзивным языкам. Но это не просто формальный и концептуальный поэтический/политический жест. Точнее так: «формальное» для меня — это не про языковую «игру ради игры», это что-то большее.

В своей поэзии я придерживаюсь метода «полиформализма», где форма неотделима от поэтического сложностного мышления-чувствования, организующего пространство текста, где каждая форма является конкретным выражением конкретного поэтического, исторического, внутреннего события.

Я могу назвать свое письмо политическим, потому что, являясь феминисткой и левой, ищу в своих стихах ответы на сложные вопросы, которые волнуют меня с детства: «почему у одних есть все, а у других ничего?», «почему люди ненавидят друг друга?», «возможен ли мир без насилия и войн?», «что такое свобода?», «как быть вместе и что такое чувство общего, солидарности?», «как двигаться вперед и воображать лучшее будущее, несмотря на боль и страдания?», «почему наше мышление так катастрофично и можно ли обжиться в катастрофе?» и т.д. Также литература для меня — это способ реагировать на некоторые тяжелые современные политические события, переживать их, мыслить.

Мне кажется, что «речь-ненависть» может существовать в пассивных формах: то есть это не только когда мы употребляем то или иное слово с целью оскорбить, задеть кого-то, но и когда мы не задумываемся про значение и генеалогию дискриминирующих слов, а просто мыслим их в рамках нормы и естественной жизни языка, употребляем их, потому что «так удобно». Тем самым мы пассивно поддерживаем те дискурсы насилия и не-принятия другого, которые оставили следы в наших культурах. Вот что говорит об этом Рената Салецл в книге «(Из)вращения любви и ненависти»: «Однако субъект “выбирает”, что ему говорить. Несмотря на то, что слова могут ускользнуть от намерений субъекта, что они скорее появляются в оговорках или между строк, он все-таки не может избежать ответственности, даже если эта ответственность объясняется тем простым фактом, что он — субъект», «в конечном счете субъект этически ответствен за насаждение своей речи». 

Любые языковые «универсалии» по Салецл, по сути, являются пустыми, именно мы, говорящие, наполняем их значениями, боремся за их содержание. Ведь «цель языка заключается не только в том, чтобы информировать, передавать или запрашивать информацию, но в том, чтобы устанавливать силовые отношения. Язык не только представляет мир, но и действует в нем». Поэтому язык — это не просто что-то «привычное», «чистое» или «эстетичное». Язык — это пространство власти, боли и насилия. Но также и пространство ответственности и борьбы, которое не так уж и далеко от пространства литературы». 

Дарья Серенко. МЫ ТАК НЕ ГОВОРИМ 

жили раньше нормально

и никто ведь не обижался

а теперь понапридумывали новых слов

вот все и стали нежными

угнетёнными

неравенство у вас в штанах

вот таджик там или узбек

приносит мне еду каждый день

говорит на плохом русском

“приятного аппетита”

а я ему отвечаю “спасибо”

и все равны

а что теперь делать с классиками?

что нам теперь, читать, и кроме сюжетов,

знать о контекстах?

чтобы в нас ничего человеческого не осталось?

знать о вырезанных народах?

об умирающих языках?

о том, что у женщин не было паспортов?

чем вы тогда лучше путина?

лучше насилия?

вы хотите казаться себе лучше, чем вы есть

но мы-то знаем, что творится у вас на кухне

какие вы шутите шутки и какие слова говорите

отдыхая от натирающих политкорректных масок

отсутствие намерения дискриминировать

не нуждается в доказательствах

когда я некритично говорю слова, которые поддерживают угнетение

и делают неприятно

это не мои проблемы

что они могут вносить свою лепту в системную дискриминацию

я могу сколько угодно говорить слово “бомж” —

и это ни на что не влияет

люди как относились плохо к бомжам

так и относятся

ночлежка уже полгода не может открыть филиал в москве

вы думаете, тут есть какая-то связь?

вот мне, например, неприятно, когда мне говорят “мужик”

давайте всем запретим говорить это слово?

нет никакой разницы между мной — человеком с квартирой

машиной

гражданством

работой

белым цветом кожи

МЫ ТАК НЕ ГОВОРИМ. Дарья СеренкоФото: Дарья Серенко

не имеющим проблем с доступом к медицинскому обслуживанию

и образованию

и всеми этими чурками неграми трансами

а если вы считаете что разница есть

то неравенство у вас в штанах

а избыточность формулировок вас не смущает?

с какой стати я должен тратить излишние языковые усилия

на новые формулировки

на вопросы к моему собеседнику

о том, как к нему обращаться?

а что не так с шутками про изнасилование?

что такого в том, чтобы использовать местоимения, к которым я привык?

как связаны язык и мышление?

разве нас слышно,

когда мы называем знакомую шлюхой

в компании наших парней?

им всем это даже нравится

они берут слова, которыми мы их оскорбляем

и присваивают себе

и носят с гордостью

как боевую рану

как незаживающий шрам

как клеймо которое больше всего их тела

делали бы они так,

если бы им это не нравилось?

когда вы нас критикуете

когда вы нам запрещаете

когда вы нас просите недостаточно вежливо

тряся своей игрушечной кровавой историей

как доказательством права на то, чтобы определять себя

вы ограничиваете нашу свободу

называть вас так, как хочется нам

ну и чем вы лучше насилия

лучше путина

в какой мир вы всех нас привели

нам страшно теперь говорить

в присутствии посторонних

*** 

Дарья Серенко: «Это не про догмы и запреты, а про эмпатию»

Мой поэтический текст написан по итогам двух постов Гали:

1) поста о том, что нестигматизирующая лексика важна для поэзии и важна для людей, в адрес которых она употребляется;

2) Галиного поэтического текста, где показаны примеры такого возможного словоупотребления.

Я несколько раз перечитывала комментарии под этими двумя текстами. Там были реплики и хорошо знакомых для меня людей, были разные реплики поэтов и поэтесс, которые меня удивили. Я решила написать свой поэтический ответ, составив его из многоголосья этих комментариев. Получился такой редимейд-хор. Но, конечно, я вплела в него и в его вопросительные конструкции и свое мнение о происходящем, один из голосов там мой, ведь я тоже оставила под Галиным постом свой комментарий. И комментарий мой был такой: «И вот о чем я еще думаю: социальные науки пережили два лингвистических поворота. Связь между языком/мышлением и формируемой/формирующейся реальностью была несколько раз переустановлена (и продолжает переустанавливаться в пользу максимальной взаимной связи между одним и другим). Для меня остается загадочным и непонятным: люди, возмущенные твоим постом, в основном — писатели и писательницы, люди, работающие с языком и в языке больше многих. И с языками угнетенных тоже. Неужели вопрос властных моделей, проектируемых в языке, не стоит перед нами? Как такое возможно?»

Мне немного неловко, что я взяла без спроса чужие реплики и переработала их в какого-то одного хорового субъекта. Возможно, не всем это приятно, возможно, это не совсем бережно. Но возможно, эта небережность поможет немного проявить небережность другую (и по отношению к другим уязвимым людям) — укоренившуюся в нас и в наших формулировках. 

Я специально взяла в качестве названия текста название словаря «Таких дел» «Мы так не говорим». Смысл названия таким образом перевернулся внутри моего текста: мы так не говорим, не хотим говорить, а вы (Даша, Галя, феминистки, кто угодно) нас заставляете. Я хотела показать причины этого «не говорим и не хотим говорить», и, как мне кажется, часть из причин действительно в том, что нам очень сложно представить какое бы то ни было равенство, сложно осознать, как работают привилегии и властные структуры. Расширяя язык, мы расширяем и социальное воображение тоже. И это главное, о чем я хотела сказать. Что все это не про догмы и запреты, а про эмпатию.

Юлия Подлубнова: «Политкорректная лексика будет востребована в актуальной поэзии и в дальнейшем»

Поэзия постоянно реагирует на текущие раздражители. Поводом для написания поэтических текстов может быть что угодно: от локальной фейсбучной повестки до COVID-19. Здесь, скорее, важно, что высказывание самой поэтессы стало серьезным раздражителем для литературного сообщества и примыкающих к нему потребителей и производителей культурных и социальных смыслов. Галина Рымбу — одна из ведущих современных русскоязычных поэтесс. Ее мнение для многих является авторитетным. И то, что в своем посте, а затем в поэтическом тексте она обратилась к вопросу употребления так называемой толерантной лексики, без сомнения, важно для распространения этой лексики не только в литературной среде, но и включения ее в самые широкие бытовые практики.

Логика Галины ясна: феминистская поэзия, изначально являющаяся частью движения, выступающего против любых форм социального угнетения, не может поддерживать репрессивные механизмы, где бы они ни существовали, и особенно в языке. Меняя язык, мы меняем реальность. В первую очередь разрушаем инструмент стигматизации уязвимых групп. И симптоматично в этом плане, что источником вдохновения и лексики для поэтического текста стал словарь «Таких дел» «Мы так не говорим».

Не все в литературном сообществе готовы использовать политкорректную лексику. Литература — это всегда история про язык, здесь не работают цензура и самоцензура и бывают художественные задачи, не сводимые к коррекции социальной реальности. Удивительны, скорее, консервативные высказывания и манифестации представителей актуального сегмента современной поэзии, поддерживающие какие-то отдельные случаи словоупотребления, потому что «так всегда было» или «для русского языка это нормально». Текст Дарьи Серенко, собравшей наглядные случаи стигматизации, внезапно оказался и про них. 

Уверена, что политкорректная лексика будет востребована в актуальной поэзии и в дальнейшем. 

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!