Стайная власть

«Ленк, ты только никому не говори. Особенно маме. Но два года назад я была беременна, — шепчет двенадцатилетней мне пятнадцатилетняя Алинка».

Я хотела испугаться, но не успела.

«Сейчас придет П., мы с ним пойдем на Сабантуй. Он будет с другом, так что ты пойдешь с нами».

Сабантуй — это глубокий овраг под горой на выезде из поселка. Раз в год там празднуют Сабантуй, но овраг называют так всегда. В тот день не было никакого Сабантуя.

П. с другом внимательно меня осмотрели, разве что в зубы не заглянули. Я не хотела идти в овраг, но Алинке поручили за мной смотреть, а мне — ее слушаться и не оставаться дома одной.

С Алинкой мальчикам было интереснее, она давала П. себя трогать и шутила про секс. Я шла как на бойню.

В овраг мы спустились уже в сумерках. Было холодно, темно и страшно. У подножия горы текла маленькая речка и рядком росли деревья. Это место знал каждый — могильная плита не давала забыть или пропустить. Много лет назад два брата разбились здесь насмерть, катаясь на санках. Их очень долго искали.

В овраге мы быстро разделились: Алинка с П. уединились за деревьями, а его друг повел меня в соседнюю рощу.

Я еще года три не осознавала, что от меня в тот вечер ждали секса. И что он был у Алинки с П. — тоже. Я чувствовала угрозу и дискомфорт, но не осознавала себя сексуальным объектом и даже гипотетически не предполагала, что кто-то может им меня счесть.

Не знаю, что произошло бы в тот вечер, если бы друг П. сам не перетрухнул. У него вспотел лоб и ладошки — он постоянно вытирал их о штаны. Когда мы вышли из поля зрения П., он облегченно выдохнул. Оказалось, овраг — последнее место, в котором он хотел бы быть. Просто П. — один из самых популярных мальчиков в поселке. Показать ему, что ты не хочешь с девочками в овраг, было невозможно — он же не сумасшедший. Возможно, он вел бы себя иначе, если бы не видел, что я упорно не считываю его попыток заговорить со мной как с потенциальной партнершей, не вижу флирта и смотрю на него как вышибала в баре.

Оставшиеся полчаса мы разговаривали о ерунде. П. вышел из леса еще более популярным: на следующий день все знали о его новой взятой вершине. Зато Алинке теперь всю жизнь предстояло оправдываться и говорить «ничего не было».

Друг П. что-то наврал, так что с его репутацией тоже все было в порядке. Я же в тот день выпала из поля зрения стаи — не захотела играть по правилам, и даже больше — посмела сделать вид, что не поняла правил.

Не поняла я их и тогда, когда целовалась с новой девушкой П. в деревянном общественном туалете на настоящем Сабантуе.

Из одного роддома

Я родилась в поселке Камские Поляны. Это редкость: тамошний роддом работал с перебоями — постоянно находили кишечную палочку, и он то и дело закрывался на профилактику. Так что мы могли быть одногодками, но кто-то родился в поселке, а кто-то — в Нижнекамске. И в детстве мы обращали на это внимание — из Нижнекамска был не настоящий местный.

Камские Поляны — это 15 тысяч инженеров и строителей, когда-то съехавшихся сюда строить Татарскую атомную электростанцию. У них не вышло ни построить станцию , ни уехать жить куда-то в более приличное место. Пикник на заброшенном реакторе и путешествия в Елабугу (там покончила с собой Марина Цветаева) или в Казань (там много кто покончил с собой) — стали единственными развлечениями местных жителей.

Отличительная черта жизни в маленьком поселке — твое окружение сформировано за девять месяцев до твоего рождения — с кем твоя мама в роддоме лежала, с тем ты и будешь общаться следующие 18 лет.

Девочки в свою компанию меня не приняли, так что моей «семьей» с двух лет стали Олег, Максим и Паша.

Например, мы с Максимом вдвоем наводили столько шума в детском саду, что для нас придумали отдельное наказание — одного сажали на стул без игрушек и запрещали разговаривать со вторым. Но мы топили сердца воспитателей — второй просто молча играл возле стула рядом с наказанным — и через пару минут нас отпускали.

Позже, бестолково и бесстрашно, мы с мальчишками лазали по заброшенным стройкам, строили шалаши, спасали щенков из канализаций, пробовали муравьев на вкус и представляли себя рейнджерами. Как-то в три утра на велосипедах мы махнули на Бобровое озеро на рыбалку. Скинулись карманными деньгами, купили сеть вместо еды, распутывали ее три часа, ничего не поймали, проголодались, пили прокипяченную воду из реки. Пока по шею в воде ставили сеть, боялись, что нас укусят бобры. Потом Паше стало плохо от речного чая, Олег больно упал, пока писал в кустах, а Максим нашел на берегу непонятные следы, убедил нас, что это чудовище, и мы сбежали к нему домой — смотреть в энциклопедии, чьи это могли быть следы. Остановились на том, что это бобер поскользнулся на грязи, когда вылезал из воды.

А потом мальчики изменились.

Первым пропал Олег. Однажды он просто не пошел с нами гулять. Второй раз, третий, четвертый. На пятый мы наткнулись на него сами — наш «Олег-черный рейнджер» превратился в «Олега из семнадцатого дома», который не мог больше кататься с нами на санках под саундтреки любимых мультиков, говорить о спасении мира и проходить нам Соника на компьютере.

Он держался до последнего. Но стал выглядеть лет на пять старше. С каждым годом все больше его дворовых друзей примыкало к другой стороне, делая его выбор все более невыносимым.

Чем больше он ощущал себя частью стаи, тем сильнее стеснялся нас. Мы не могли защитить его от травли в школе. А его новые друзья — могли. И им для этого ничего не надо было делать — задиры теперь просто знали, что Олега трогать нельзя, потому что иначе тронут их.

Иллюстрация: Влад Милушкин для ТД

Крутые в розовых штанах

Стаей я в школе мысленно называла поселок. Общий свод норм и правил, система поощрений и наказаний: женщина — пустое место, управляет стаей вожак — не один человек, а компания, в данный момент обладающая наибольшей популярностью и/или властью. С первым учебником по социологии стало понятно, что это всего лишь общество в миниатюре: традиции, патриархат, околотюремная культура, АУЕ и остатки группировок из 90-х.

Бедность, но близость к инновационной столице республики делали поселок уникальным местом: группировки из 90-х еще не потеряли тут своего влияния, но и новые субкультуры становились популярны почти так же быстро, как в городе. В какой-то момент детей для бандитов «на счетчик» ставили ребята в обтягивающих розовых штанах, в свободное от криминала время популяризировавшие тектоник.

Мальчишки «до» и «после» выбора крыши сильно отличались. Это было похоже на сцены из «Сумерек» (простите), когда казалось, что оборотни давят на Джейкоба, чтобы он «выбрал» их и бросил Беллу и других обычных школьных друзей.

От «крыши» можно было отказаться, но тогда тебя нарекали «бабой» или игнорировали. Учитывая, что драки в поселке затевали очень часто, остаться без защиты было страшно.

Так случилось с Олегом: он много лет старался не выбирать. Но милый и добрый Олег жил в одном из самых неблагополучных домов. Там на него давили чувством мистического долга перед «своими», перед «братьями». С каждым годом все больше его друзей примыкало к другой стороне. Ему часто было страшно. Он часто был что-то кому-то должен.

Максим смог избежать этой системы, за это надолго был исключен из круга «мужчин» в принципе. Недавно один их тех, кто занимал в иерархии завидное место, сказал, что всегда Максимом за это восхищался.

Так или иначе, со временем у меня закончились друзья.

Невидимая

Я долго не понимала, почему мои друзья так боятся натолкнуться на улице на старших парней. Я считала себя очень смелой, слала всех мужиков далеко и надолго. На меня не обращали внимания. Я не понимала, что причина не в моей смелости, а в моей невидимости для них, пока я а) маленькая б) девочка.

До шестнадцати лет я не вылезала из музея — любимая учительница вовремя придумала мне занятие и сделала экскурсоводом. Главное правило — нельзя читать из папки. Я до сих могу рассказать по памяти все о первых днях после Чернобыльской аварии и биографию Габдуллы Тукая.

За длинной челкой я скрывала прыщи, за молчанием — брекеты. Короткий кривой ключик от музея, недоступный больше никому из школьников, был моим спасением. Я знала, что в печке и под младенцем в древнерусской люльке спрятаны конфеты, а за шкафом — железный Тукай в колючей проволоке, который порвал мне не одни колготки. Музей — маленькая стеклянная коробка посреди школьного коридора. Заглянуть внутрь было невозможно из-за тонированных стекол — а вот мне изнутри было видно всех. Я ела конфеты, сидя на муляже кровати в русской избе, и тайком смотрела на популярных детей, которых стая не отторгала.

Моему мирному существованию пришел конец, когда школу закончила очередная плеяда красивых и популярных подростков, которых поселок эксплуатировал в качестве ведущих мероприятий, КВНщиков, танцоров, певцов, актеров. Для этой «работы» выбирали детей, максимально свободных от предрассудков (потому что на сцене часто нужно было стоять в нелепых костюмах) и с грамотной речью. Прямо из музея меня поставили на сцену и принялись заново учить говорить: не ровно и тихо, как экскурсовода, а громко, ярко и язвительно.

К этому времени у меня закончились прыщи, выпрямились зубы и выросли сиськи. И тогда поселок снова меня «увидел». Сцена для многих легитимизировала мое существование, а частое мелькание на всех мероприятиях сработало как по учебнику — меня узнавали, а значит, любили.

Сиськи с отягощением

Почти год я не замечала, что меня больше не судят. Что бы я ни делала, с кем бы ни общалась — все было как минимум приемлемо, но чаще всего — круто.

Я не понимала тогда, что моя «популярность» пришла не вместе с сиськами: она была ими ограничена. С ними в комплекте шел счетчик, калькулирующий мою репутацию.

Парня выбирать нужно было так осторожно, будто на кону железный трон — потому что с ним уже, к бабке не ходи, встречалась треть всех твоих подруг.

— Лен, говорят, ты с Тимуром? Дружеский совет — не надо.

— А что с ним?

— Про него очень многие говорят!

— Что он сделал?

— Он очень странный. Он любит *** [кунилингус]. Не по-мужски это.

Репутация всегда была на кону — и отношения между разными социальными уровнями действовали на нее губительно.

На определенном уровне популярности лазейка с улучшением своего статуса благодаря отношениям работала достаточно равноправно — ты могла поднять статус парня так же, как и более популярный парень поднимал твой.

И все эти отличия легко стирались переездом в другой город, подальше от бдительного присмотра стаи — тогда можно было начать встречаться с тем, кого в поселке осмеивали «за компанию».

Ограниченное число жителей приводило к тому, что с определенного возраста у девушки с мамой могли быть одни и те же потенциальные партнеры. Так за мной бегал один парень, который до этого жил с маминой подругой.

Но это все были исключения, доступные небольшому количеству людей с приличным «рейтингом». В среднем же женщина в поселке была расходным материалом.

У нас есть «Поляна любви», гора, которую иначе называют «Е*ун гора», и веселого в этом мало. Девушка, съездившая туда с парнем, становилась объектом всеобщей травли. Неважно, что секса могло не быть, неважно, встречаются ли они, неважно, что и просто хотеть секса девушка тоже имеет право — теперь она была шлюхой, и изменить это было практически невозможно.

Диляру я почти не знала, но восхищалась ее энергетикой и чувством юмора: она была КВНщицей. Однажды она перестала появляться на улице — оказалось, переехала в другой город — жить в интернате и учиться в техникуме. Я пыталась узнать причину, но мне отвечали, мол, не спрашивай, не марайся, она того не стоит. Только пару лет назад я узнала, что крест на ее жизни в поселке поставил оральный секс с парнем, в которого она была влюблена. Он-то, как водится, сразу рассказал об этом всем и стал только популярнее. А она не сказала «ничего не было», как должна была, она же его любила и не ждала подвоха.

Прошло больше семи лет — но если вы спросите о Диляре в поселке — сначала услышите эту историю.

Место женщины нигде

Женщины в стае не считались самостоятельными людьми. Твое место определяли отец, старший брат, парень. В разном возрасте с рук тебе сходило разное. Ты могла быть сколь угодно дерзкой и «держать за яйца» весь поселок — парень был убежден, что, когда он тебя окончательно выберет в жены, ты должна будешь измениться, остепениться и «забыть эти глупости».

В 11-м классе я уже была уверена, что мне в поселке нечего бояться. А потом на мой восемнадцатый день рождения меня избил Миша, парень моей подруги, и я вспомнила, что в общей системе координат я всего лишь женщина.

Это было типично голливудское стечение обстоятельств. За секунду до происшествия подруга ушла в туалет, самый накачанный парень в квартире пролил на себя воду и отправился переодеваться в комнату (в той же стороне, что и туалет), а я пошла открывать дверь, не смотря в глазок и ничего не спрашивая, потому что ждала гостей.

На ругань пьяного Миши из туалета выскочила его пассия, а из соседней комнаты — накачанный друг без футболки — они вышли одновременно и из одного угла. Миша не стал разбираться, случайно ли это совпадение, и начал бить все, что движется и не движется, включая мое лицо и дверной косяк.

Три парня еле вытолкали его из квартиры, потом я убедила его уйти совсем. Вторую половину дня рождения мы по очереди прикладывали замороженную рыбу к лицам. Утром ребята встали раньше меня, помыли посуду и оставили на столе завтрак и записку — «приятного аппетита, ждем». Ждали они меня на соревнованиях по волейболу, на которых выступали.

Я встала, умылась, поняла, что челюсть распухла настолько, что я не могу есть, заплакала от обиды — доедать салаты на утро после праздника мое любимое занятие — и пошла поддерживать ребят на соревнованиях.

«Никому не позволю врываться ко мне в квартиру и трогать мою девочку», — сказала мама, когда вернулась домой. Отчим предложил отомстить — я отказалась.

Позже выяснилось, что он все равно искал виновного, и не он один. Мой красивый, рыжий, отслуживший в горячей точке друг Ильнур через пару месяцев рассказал, что к Мише много кто «ходил разговаривать». В той системе координат Мише было позволено как угодно вести себя со своей девушкой, но «так» поступать со мной — нет: «Он понимает, что виноват, понял, к кому заходил. Передо мной извинился, но сказал, что перед тобой не будет, не в его это стиле, не может он».

По тону было понятно, что это конец, «они решили все по-мужски». Решили с парнем, которого даже близко не было в ту ночь в квартире.

Еще через какое-то время отчим рассказал, что они с друзьями тоже искали Мишу, но когда нашли — было уже поздно. Миша оценил количество поступающих к нему запросов и улетел работать на Север на полгода.

Я не принимала участия ни в инициации «расследования», ни в его завершении.

Меченая территория

У меня во дворе был зоопарк. Десяток маленьких ящиков с запертыми животными. Очень маленьких ящиков с очень большими животными. И по ночам они плакали.

Самые душераздирающие звуки издавал лев. И от них некуда было спрятаться, потому что «во дворе» — не преувеличение.

Когда-то в этот пустырь вбили сваи и планировали построить жилой дом, но в конце 80-х строительство в поселке встало — пустырь остался пустырем и, по совместительству, моим двором. И большое пустое пространство в центре города оприходовали гастролирующие зоопарки, цирки, ярмарки.

Зоопарк, цирк или ярмарка — единственные причины, по которым чужакам разрешалось находиться в нашем дворе, где главной была баба Света. Она жила (до сих пор жива, дай бог ей здоровья) в центральном подъезде и на первом этаже: идеальное место для слежки за территорией.

Иллюстрация: Влад Милушкин для ТД

У всех в жизни были хулиганы, которые ломали их песочные замки или снеговиков. Так вот, в нашем дворе снеговики стояли до середины весны. Еще всегда была цела песочница, ухожены роскошные клумбы и постоянно модернизируемая гордость двора — скамейка.

Это все было делом рук бабы Светы. Она не пускала во двор мужиков, ищущих место, чтобы выпить, гопников и старшеклассников. За меньшую весовую категорию отвечала ее внучка — Света младшая. Та лет до 14 решала, кому можно во двор, кому нет и у кого какое место в дворовой иерархии.

Например, у дома напротив, по замыслу проектировщиков и администрации, был общий двор с нашим, только вот Света так не считала — и дети из того двора никогда не играли на «нашей» территории. На первом курсе я приехала домой в гости и, первый раз увидев «чужих» у себя во дворе, совершенно иррационально почувствовала негодование и гнев — «как они посмели».

Чужим ты был в другой школе, в классе, спортивной секции, но это все забывалось перед лицом общей тревоги — чужими в поселке.

«Ну, побили чуток, есть такое. Бывает. Три раза меня ловили», — весело рассказывал Кирилл. Он приехал к Кристине — своей девушке. Избили его потому, что он был из Нижнекамска. Весело — потому что пострадал за девушку и это зачтется ему со всех сторон. Его, скорее всего, так били каждый приезд. Но больше всего доставалось деревенским — они знали правила и сразу ехали толпой.

Не имело значения, нравится ли эта девушка кому-то из местных, она была просто собственностью поселка: самки стаи не должны спариваться с чужаками. Саму ее никто не спрашивал.

Бонус от стаи

Пару лет назад под Новый год в Казани у меня зазвонил телефон. Взволнованная знакомая быстро протараторила что-то о пьяной администраторше, обвинениях в украденной кофточке, «мы заперты», «требует пять тысяч», просила помочь.

Знакомая была из поселка. Она была не одна. Каждая из четырех девочек, попавших под руку пьяной администраторше торгового центра, позвонила нескольким своим друзьям. Те позвонили своим…

Первого камполянца я встретила в метро. Потом второго, третьего, восьмого… Меньше чем через полчаса после звонка торговый центр был окружен камполянцами всех возрастов. Большая часть просто стояла неподалеку, не все даже поднялись до нужного этажа — они просто были рядом.

Еще через полчаса девчонки поехали домой.

Я мечтала уехать из поселка, в котором твои действия жестко ограничены и слово «прогресс» — ругательство. Я обожаю людей, которые мне достались просто потому, что наши мамы вместе лежали в роддоме. Сейчас я — бритая почти налысо феминистка. Многие в поселке уже поставили на мне крест. Но если мне понадобится помощь — я позвоню камполянцу, и он ответит.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!