Срез огня

Пятьдесят ладоней

— У меня розжиг взорвался, и после этого загорелась футболка, — говорит Даня. Что еще сказать, он не знает — мало что помнит. Еще секунду он смотрит мне в лицо, потом резко отворачивается, челка вздрагивает и падает на лоб. 

Десять лет назад у Дани сгорело 50% процентов поверхности тела. Сейчас Дане уже исполнилось восемнадцать лет. Он в плотной черной толстовке, я вижу совсем немного. Вижу ярко-красные шрамы на подбородке — как мазки краски, вокруг которых здоровая кожа собралась в хаотичную рамку. Вижу, как плотный рубец сжимает шею и сползает за воротник. Под ним еще рубцы — на руках, груди, спине. Если резко дернуться, они могут порваться. 

Данина мама Татьяна вспоминает:

— Они вдвоем с другом в лес ушли. Костер жгли. Как им только розжиг в восемь лет продали? Футболка была синтетическая, она расплавилась и прилипла к телу, снять это невозможно. Хорошо, что друг не испугался и не стал сам тушить, а выбежал из леса и позвал на помощь. Ноги у него не пострадали, оттуда и срезали все [взяли кожу для пересадки на поврежденные участки].  

50% поверхности тела — это кожа с пятидесяти ладоней. Все это — одна большая открытая рана — инфицированная и без кожи. Организм с болью от ожога не справляется — происходит спазм сосудов, наступает голодание тканей и мозга. Новая кожа на месте ожога уже не вырастет, ее нужно пересаживать. А это операции, наркоз, потеря крови.  

Татьяна говорит, что сначала было ничего непонятно — насколько это серьезно, что будет дальше. Они просидели перед реанимацией до поздней ночи. Показали им Даню всего перебинтованного. Было очень страшноФото: Мария Венславская-Грибина для ТД

Сколько сгорело, столько же требуется для пересадки, но пригодной для этого кожи на детском теле всего 32%. С кистей, стоп, коленей и бедер ее брать нельзя — суставы потом не разогнутся, человек не сможет двигаться. Так говорит Людмила Иасоновна Будкевич. Она профессор, детский хирург, заведующая Ожоговым центром московской Детской городской клинической больницы № 9 имени Г. Н. Сперанского. Десять лет назад она оперировала Даню — пять раз за полтора месяца. Три из них — аппаратом  «Версаджет».

«Версаджет» — это небольшой ящик с трубками и педалью. На конце одной из трубок — изогнутая насадка. Это операционное окно. В него со скоростью 1600 километров в час подается жидкость, которая промывает поверхность раны, создает местный вакуум и срезает ожоговый струп, не задевая здоровые участки кожи. Струп — это корка мертвой ткани, которая покрывает ожог. Если снять струп на большой площади слишком рано, больной умрет от потери крови. Если слишком поздно — от сепсиса. Под струпом множатся микробы, заражая кровь и с ней попадая во внутренние органы.  

Людмила Иасоновна Будкевич, детский хирург, доктор медицинских наук, профессор, заведующая Ожоговым центром больницы имени СперанскогоФото: Мария Венславская-Грибина для ТД

— Сейчас некрэктомию [удаление мертвых тканей] делают на третьи-седьмые сутки после травмы. Тридцать лет назад такие вещи делались на двадцать первые, двадцать пятые или двадцать восьмые сутки. Потому что не было такого инструментария, таких лекарств. Если ножницами с пинцетом просто взять и удалить, будет такое кровотечение, что вы не спасете больного. Надо было, чтобы это все сгнило, — говорит доктор Будкевич. — Вот танкист в годы Великой Отечественной войны на фронте получал ожог. Его помещали в ванну с танином — это дубящий раствор. Он лежал, и у него вся раневая поверхность превращалась в сплошной струп, в корку. А под коркой гной. Струп растворяли кислотами — молочной, салициловой. А под струпом скапливается гнойное отделяемое, которое потом всасывается в кровь. Возникает интоксикация, сепсис, пневмония, миокардит, гепатит. 

— Как люди выживали? — спрашиваю я.

— Никак, летальность была колоссальная. 

«Сначала я был в коме»

— Сначала я был в коме какое-то время, потом в реанимации лежал две недели, наверное, — пишет мне Даня после встречи, на которой я так и не смогла больше ничего узнать. — До этого я уже лежал в больнице — с сотрясением. 

— Но это же совсем другое, не так долго и не так больно, — уточняю я. 

— С ожогом тоже не больно. Больно во время перевязок и растяжек. 

Я смотрю в монитор — там ребенок лет двух с бело-коричневой пленкой на лице.   

Даня и его сестра Даша. Даше было два года, когда Даня попал в больницу. После того как он вернулся домой, Даше объяснили, что у братика болячки и их нужно лечить. Она помогала мазать брата кремом каждое утроФото: Мария Венславская-Грибина для ТД

— Все, что белое, — это некроз. Глубокие ожоги третьей степени, — объясняет Людмила Иасоновна. Следующее фото — то же лицо, но совсем без кожи, все в крошечных «капельках росы». То есть крови. Дальше — оно же, как будто накрытое очень тонкой бело-розовой бумагой. Это новая кожа. Ее сделали из собственных клеток ребенка по технологии ReCell. Чтобы кожа прижилась, поверхность должна быть ровной и чистой — для этого нужен «Версаджет». 

Гидрохирургический нож «Версаджет» появился в московской Детской городской клинической больнице № 9 имени Г. Н. Сперанского благодаря ВТБ. Больница подала заявку на участие в благотворительной программе «Мир без слез», в рамках которой с 2003 года банк помогает детским медицинским учреждениям по всей России с закупкой оборудования, лекарств и расходных материалов. За почти двадцать лет более 150 больниц в 73 регионах России получили помощь. Участвовать в программе может любая государственная больница. Для этого нужно подать заявку на конкурс, направив письмо в адрес благотворительного фонда «ВТБ-Страна» на [email protected]. 

Кроме «Версаджета», ожоги оперируют некротомом. Им удаляют сухой струп на поздних стадиях. Это хирургический инструмент, который ставят под углом 45 градусов к поверхности кожи и удаляют струп. Но, по словам доктора Будкевич, у каждого хирурга этот градус свой и глубина забора разная. Некротомом можно захватить здоровую ткань вместе с нервами и сосудами. Значит, большая кровопотеря, низкая температура, плохое питание тканей, гипоксия, отек мозга. «Версаджетом» повредить здоровые ткани просто не получится — он работает на определенных настройках и режет ровно всегда.

— Видите, сколько сохраняется? — Людмила Иасоновна подвигает ко мне рисунок с двумя широкими столбиками. В одном столбике глубокая неровная яма. В другом — небольшая аккуратная выемка. Эти столбики — чья-то обожженная рука, нога, шея или лицо. 

Рубцы не растут

— Даня плакал, когда смотрел на себя в зеркало. Ему казалось, что он чудище с панцирем на груди, — рассказывает Татьяна. — Ему пришлось тяжело, потому-то весь ожог у него спереди: от шеи до талии, руки и полспины. Надо было сделать так, чтобы его не скрутило. Это была такая работа, как у спортсменов перед Олимпиадой. Занятия на шведской стенке, турник, мячи через каждый час. Тянули шею, чтобы она не приросла к груди. Было четыре операции на рубцах на груди — грудная клетка расширяется, а рубцы не растут. И на шее.  

Даня очень переживал, когда приехал домой после больницы и первый раз увидел себя в зеркале. До этого он был постоянно в бинтах. Сейчас Даня спокойно относится к своей внешности и принимает себя таким, какой он естьФото: Мария Венславская-Грибина для ТД

Рубец — это заплатка. Он не растет и не тянется, как здоровая кожа, а остается на месте, мешая двигаться. Если сделать слишком резкое движение, рубец лопнет. У Дани изменилось положение головы и началась деформация шеи, потому что рубцы мешали росту позвоночника. Рубцы срезали, на их место пересаживали лоскуты. Лоскут — это здоровая кожа с подкожной жировой клетчаткой. Чтобы лоскут прижился, клетчатку нужно полностью удалить — точно, ровно и быстро. Ее удаляли «Версаджетом». 

— Даня, а спортом можно заниматься? — рискую я.

— Я занимался настольным теннисом, но потом [после ожога] врачи сказали, что я не могу. Что порву рубцы.

— А что сейчас нравится?

— Автомобили. У меня есть своя «шестерка». Правда, она вчера сломалась. Учусь в КАТ [Колледж автомобильного транспорта] № 9. Буду поступать в МАДИ [Московский автомобильно-дорожный государственный технический университет]. Люблю машины.

— Вся прихожая в запчастях, — подтверждает мама. 

ДаняФото: Мария Венславская-Грибина для ТД

— Когда у нас не было инновационных технологий, такие больные [как Даня] оставались инвалидами. А сейчас выживают, казалось бы, безнадежные. Первый шаг мы сделали. Мы научились лечить ожоги, — говорит доктор Будкевич. — Когда я пришла заведовать отделением раннего возраста, у нас умирали дети с 15% повреждения кожного покрова. Это было ужасно. В 1998 году я защитила докторскую диссертацию, в нее вошли сорок пять умерших детей. Это много? Мало? Это класс, в котором я училась. Представьте, все умерли. От ожога. 

«Версаджет» появился в Ожоговом центре в 2016 году. Это уже второй такой аппарат в отделении. Первый проработал десять лет, но вышел новый, с другими насадками — они не подходили к старой модели и ее нужно было менять. И «Мир без слез» заменил. Аппарат работает непрерывно, на любых ранах: если ребенок отморозил руки или попал под колесо автобуса, его тоже будут оперировать «Версаджетом». И, с большой вероятностью, спасут. 

«Мир без слез» — это программа, которая нацелена на то, чтобы в каждой больнице смогли сказать однажды: «У нас выживают безнадежные». 

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!