Художник Илья Лиханов доехал из крошечного дальневосточного села до самого Петербурга, чтобы достичь мастерства — и вернулся домой, потому что хотелось тишины и покоя. Много лет он собирается бросить живопись, но картины все равно будто сами его находят. И хотя художник говорит, что так ничему и не научился, его работы давно выставляются в главных музеях региона
Художника Илью Лиханова из национального нанайского села Сикачи-Алян в дальневосточных СМИ называют амурским Гогеном или амурским Ван Гогом.
Редактор хабаровского журнала «Словесница искусств» Елена Глебова написала о Лиханове первую статью еще двадцать лет назад. Она уверена, что с великим художником Лиханова роднит поиск чистоты красок: «Он может об этом думать ночами, неделями. Ван Гог, если почитать письма к Тео, он тоже об этом размышлял, добивался звучания цвета».
Хабаровский искусствовед Людмила Козлова называет художника не импрессионистом, а скорее «романтическим экспрессионистом», и сравнивает его работы с картинами Марианны Веревкиной, Алексея Явленского и Василия Кандинского. «Сначала ты недоумеваешь <…>, когда приезжаешь в нанайское село и видишь такой выплеск энергии европейской, кусочек эпохи модерна в селе, название которого ни в Москве, ни в Питере не знают».
«Жил бы в Париже»
Совсем без туристов село Сикачи-Алян осталось только из-за эпидемии коронавируса. Обычно летом в национальное поселение в пятидесяти километрах от Хабаровска тянутся группы отдыхающих из города и отчаянные иностранцы, путешествующие по Транссибу. Местные предприниматели кормят их традиционной едой — талой, ухой, рыбными пельменями, показывают обряды очищения, возят к главной достопримечательности этих мест — петроглифам. Наскальные изображения людей, животных и птиц выдолбили на базальтовых валунах прежние обитатели Амура. Самые старые были сделаны примерно 15 тысяч лет назад. Самые новые — в Средние века.
«Рассвет», 2018. Холст, акрил. 83,8 х 60,0 смФото: рисунок Ильи Лиханова
Чтобы увидеть петроглифы, нужно спуститься к берегу. Сам Сикачи-Алян на вид не отличается от многих других российских сел. Разве что на центральной площади стоит большое здание, отделанное желтым сайдингом, — социально-культурный центр, где расположены и администрация, и школа, и детский сад, а еще клуб и музей. На улице никого, кроме работников центра, красящих перила, и пожилой женщины, курящей в теньке.
Женщина представляется Тамарой Гавриловной и выносит ящик заготовленных для туристов сувениров. Больше всего внутри оказывается деревянных амулетов «от болезней суставов». Почему именно таких, Тамара Гавриловна не знает: что племянники вырезали, то и продает.
На вопрос, знакома ли женщина с местным художником Ильей Лихановым, отвечает:
«Хороший человек. Всегда со мной здоровается по имени-отчеству. Где увидит, там и здоровается: “Здравствуйте, Тамара Гавриловна!” Не Тамара. Тамара Гавриловна».
Лиханов подарил Тамаре Гавриловне на пятидесятилетие «большую картину» с букетом цветов. Было это еще семнадцать лет назад, поэтому где картина сейчас, женщина и не вспомнит.
Последние тридцать три года Лиханов живет в Сикачи-Аляне и рисует село, его жителей, местную природу и Амур. У хозяйки национального нанайского подворья Елены У есть в коллекции зимний пейзаж, осенний и весенний. Как-то две туристки из Франции, увидев их, захотели обязательно купить что-нибудь у художника, но дело было осенью и он в тот день рыбачил.
«Они сказали: “Если бы он жил в Париже, он был бы очень знаменитый”. Я говорю: “Ну я согласна”», — вспоминает Елена.
На берегу Амура, неподалеку от петроглифов, передо мной внезапно вырастает один из героев лихановских картин — Валентин-грибник, пожилой нанаец с ссадиной на лице. Говорит неразборчиво, предлагает «подосиновики недорого».
Портрет этого грибника хранится в Дальневосточном художественном музее. Сотрудники музея часто заглядывают к Лиханову в поиске новых работ и переживают, не продал ли кому-то или не подарил очередную картину.
«Я просто случайно»
Илья Дмитриевич Лиханов, хоть и житель нанайской деревни, сам эвенк. Эвенки живут ближе к северу Хабаровского края и традиционно занимаются оленеводством и охотой. Лиханов тоже родился в семье охотников, стал восьмым ребенком. Родители вечно пропадали в тайге, возвращаясь только на Новый год или летом «затариться продуктами», поэтому в детстве Илья жил в интернате. Когда мальчику было тринадцать, отец и мать замерзли на охоте — и его отправили в Комсомольск в детский дом.
«Лилии», 2018. Холст, масло. 79,0 х 70,0 смФото: рисунок Ильи Лиханова
«Живописью эвенки не занимались. Они испокон веков занимались вырезанием, шитьем, оленеводством. Это не мое. Я просто случайно на эту стезю попал», — говорит художник.
Его мастерская находится в том же здании социально-культурного центра, только заходить нужно со двора. В просторной комнате распахнуты все окна — так в духоте амурского лета быстрее сохнет краска на холстах. Стены увешаны набросками и картинами вперемешку с детскими рисунками. Когда мы заходим внутрь, Илья Дмитриевич говорит: «Это моя внучка Регина рисует».
В сентябре художнику исполнилось шестьдесят. Копна седых волос, усы щеткой. В спортивных брюках, серой майке и резиновых шлепанцах поверх теплых носков. Только вернулся с огорода: жена сломала ногу, поэтому, прежде чем идти в мастерскую, Лиханов по утрам выпалывает траву на грядках.
Илья Дмитриевич достает папку с самыми старыми сохранившимися рисунками двадцати- и сорокалетней давности, еще не на холстах, а на бумаге или даже на страницах из журналов и обоях. Рыбьи головы, портреты давно умерших односельчан, птицы, натюрморты, чаще сделанные карандашами. Три рисунка раздавленной лягушки, которую Лиханов увидел на дороге. Портрет заблудившегося мужчины с длинной черной бородой, который как-то вышел в Сикачи-Алян из леса.
«Я тренируюсь и тренируюсь, чтобы стать художником. Не получается, — говорит Илья Дмитриевич. — Я прошел такой процесс, чтобы научиться, а не научился самому простому — выражать. Потому что это все мешает: правила, правила. В профессионале чувствуются правила: распределение краски по тону, по цвету. До такой степени надо вжиться в них, чтобы они стали естественными. Тогда художник начинает творить».
Комсомольск — Ленинград — Сикачи-Алян
— А вы в возрасте Регины уже рисовали не так, как другие дети?
— Ой не! — Лиханов смеется. — Я рисовать начал поздно.
В художественную школу подростка отправили, когда он был в детском доме, но мальчик быстро оттуда ушел. Ему выдали большую упаковку ленинградских красок, но соседи истратили их на разукрашивание окон к Новому году. Стало стыдно, и на занятия он так и не вернулся.
«Майя», 2019. Бумага, акрил, пастель. 59,0 х 52,0 смФото: рисунок Ильи Лиханова
После детского дома Илья поступил в училище при авиационном заводе на слесаря-клепальщика. Там он выиграл конкурс стенгазет, за что получил набор инструментов «с кусачками и напильниками» и приглашение в вечернюю художественную школу.
Понравилось ли ему рисовать именно там? «Да черт его знает», — отвечает Лиханов. Но «рисовал он упорно». Учился строить фигуры, чертил бесконечные квадратики, узнал, что такое живопись. И после окончания вечерней школы поступил на худграф Хабаровского педагогического института, а отучившись там два года, перевелся в Ленинград, в Институт имени Герцена.
«Первое впечатление — расстояния большие. Это здесь хорошо: институт и общага рядом. Красиво, конечно, — вспоминает Лиханов. — Я везде полазил. Ходил и в Мухинку, и в Репинку, когда они выставляли свои работы».
В Петербурге Лиханов проучился три года, встретил там будущую жену. Татьяна Николаевна Качалова — хант, родилась в сибирской глубинке и до встречи с мужем не была знакома ни с одним художником. Татьяна училась в том же институте, что и Илья, на учителя русского языка и литературы.
«Он всегда сидел в стороночке и улыбался. Ненавязчивый человек был, — рассказывает Татьяна Николаевна. — Когда познакомились, он рисовал все время. Если ехали в автобусе, брал карандаш. У него всегда с собой был блокнотик, он делал какие-то зарисовки всегда и везде».
Во время учебы Лиханову удалось съездить на две недели во Францию, где он выступал с народным ансамблем. Еще он вспоминает, как однажды его преподаватель договорился с педагогом из Института имени Репина, чтобы студент показал ему свои рисунки, а Илья опоздал на двадцать минут. Он и сегодня вечно опаздывает.
Лиханов говорит, что поступать «в академию» не стал, потому что тянуло на родину, хотелось тишины и покоя. Тем более после окончания института он должен был отработать три года педагогом в поселке на Дальнем Востоке. А когда срок прошел, ехать обратно не захотел, к тому моменту в семье уже появилось двое сыновей. Сейчас у Ильи Дмитриевича и Татьяны Николаевны пятеро детей.
В Сикачи-Алян семья, тогда еще малочисленная, переехала случайно. Друг позвал Лиханова работать в местную школу учителем рисования и черчения. Там он проработал около десяти лет.
Бывшие ученики вспоминают Илью Дмитриевича как хорошего и доброго учителя, который всегда знал, как их занять, водил в походы. «В клубе старом висели картины его маленьких детей, бабушки, даже некоторых школьников рисовал. Помню, наша одногодка тоже была нарисована — на берегу, на камнях. Такие картины, которые мы не понимали, тоже висели», — рассказывает Анна Перменко, одна из бывших учениц Лиханова.
«Весенняя рыбалка», 2018. Холст, акрил. 99,0 х 100,0 смФото: рисунок Ильи Лиханова
Татьяна Николаевна говорит, что Илья Дмитриевич смог подготовить нескольких учеников для поступления на худграф, что для Сикачи-Аляна редкость. Рисовал по ночам, когда ни работа, ни семья не отвлекали. Часто писал своих спящих детей.
Сам Лиханов вспоминает, что, хоть ученики слушались, «планы и писанина» его утомляли и нужно было постоянно искать подработки: «Подрабатывал в кочегарке и на уроках спал. День не спишь, ночь не спишь, еще не спишь, потом еще надо планы писать… Двое суток не спишь. Раз — солнышко в окошко пригреет — и уснешь».
Когда начиналась путина, учитель рисования уезжал ловить рыбу, но однажды не вернулся вовремя к началу учебного года — и его уволили.
«Смотрю в темноту и пишу»
Лиханов работает в своей мастерской каждый день, «без выходных и понедельников». Впереди выставка к его шестидесятилетию — открыть ее к юбилейной дате не получилось из-за пандемии.
Перед каждой крупной экспозицией художник волнуется — пять лет назад, накануне очередной выставки, у него случился микроинсульт. Тогда ему приходилось одновременно дописывать картины и разрабатывать отнявшуюся рабочую руку.
«Начало всегда должно быть интенсивным, быстрым, а потом можно и подумать. Сначала впечатление хватаешь. Чем больше нахватался, тем лучше, — объясняет он. — Сначала пишешь интуитивно и потом обобщаешь: что главное, что не главное, что хочешь сказать, что надо выделить цветом. То есть выражаешь мысль. Хорошо попал — значит, сумел обобщить, главную мысль в цвете выразил. Только надо ненавязчиво. Она должна читаться между строчек».
В мастерскую заходит Регина — девочка в шляпке и с сумочкой на длинном ремешке. Здоровается, сообщает, что бабушка пошла на работу, и по-хозяйски идет на диван заниматься своими делами.
Илья Дмитриевич часто пишет портреты единственной внучки. В углу комнаты как раз стоит картина с Региной, сидящей на поляне с одуванчиками. Девочка написана в нежно-сиреневых тонах в окружении, кажется, всех оттенков зеленого. Картина кажется законченной, но Лиханов говорит, что не может доделать ее пять лет.
Регина и ее младший брат Заир живут у дедушки с бабушкой, пока их мать Екатерина работает. Катю — свою единственную дочь — когда она была маленькая, Лиханов любил писать больше всего.
«Разлитая на холсте любовь», — описывает картины Лиханова того периода Людмила Козлова, замдиректора Дальневосточного художественного музея. «Это был отдельный мир его работ. Амурская Нефертити — Катя. С длинной шеей, красивым овалом лица».
«Портрет девочки Кати», 2004. Холст, масло. 60,0 х 40,5 смФото: рисунок Ильи Лиханова
Людмила Козлова называет художника редким для Дальнего Востока «живописцем в чистом виде», который даже о весенней распутице в Сикачи-Аляне пишет пейзажи со «снегом, рассыпающимся разноцветными самоцветами».
«В работах Лиханова эти амурские места — это рай на земле. Только для этого нужно, чтобы рай был в голове. Очевидно, в голове у него именно такое райское состояние», — говорит Козлова.
Ольга Привалова, директор арт-галереи «Метаморфоза» из Комсомольска-на-Амуре, познакомилась и впервые побывала дома у Лиханова в начале двухтысячных. Тогда он писал еще у себя дома в маленькой комнате «два на три метра или даже меньше».
«Ты заходишь в эту каморку — а перед тобой картина, и вся комнатка просто сияет от нее. Мы даже растерялись, и я ему говорю: “Илья, это такой сюжет! А где ты это взял?” Он говорит: “Отсюда”. Говорит: “Я и ночью пишу. Смотрю в темноту и пишу. Беру сюжет из маленького оконца. Сюда смотрю и пишу”. Для нас вокруг проселочная дорога, какие-то кусты, лежат старые деревья изогнутые, а на картине это другое. Это сказка природы, красота, сияет, переливается всем цветом».
Картины все равно получаются
Татьяна Николаевна работала в школе учителем национальной культуры и дальневосточной литературы до тех пор, пока сотрудникам не начали задерживать зарплаты. Выручали огород и рыбалка, но в итоге женщине пришлось пойти торговать на хабаровский рынок бытовой химией и хозтоварами. Она несколько лет жила в городе и ездила домой, только когда выдавались выходные. «Это для меня прям каторга была, тяжело было. Я сейчас стараюсь рынок стороной обходить».
Жена Лиханова вспоминает, что, в каких бы условиях они ни жили, «картины у Ильи Дмитриевича получались все равно. Испытанные трудностями, что ли?»
«Весна. Дорога», 2019. Холст, масло. 115,0 х 120,0 смФото: рисунок Ильи Лиханова
После ухода из школы Илья Лиханов продолжил подрабатывать, но большую часть времени тратил уже на работу художника. К началу двухтысячных он стал известен в творческих кругах Дальнего Востока. Младший сын Лиханова Максим вспоминает, что, когда мать работала в Хабаровске, а старшие братья уехали из поселка, они с сестрой жили втроем с отцом в Сикачи-Аляне.
Максим, хоть и был младшим братом, считался в семье самым серьезным. «Все финансовые дела вел, все деньги были у меня. Я распоряжался ими лет с десяти и пока не уехал уже в свою собственную жизнь, — рассказывает он. — Когда у отца покупки картин были, заработки разные, он отдавал мне деньги».
Бывало, на выставках удавалось выручить хорошие деньги. Но чаще Максиму казалось, что отец продает свои работы слишком дешево, — мог отдать за пять тысяч.
«Он человек добрый. Говорит, что не любит продавать свой дар, и свои картины в принципе не ценит. Если кто-то что-то заказывает, он очень долго делает, потому что не любит такое», — рассказывает дочь Ильи Екатерина Лиханова, та самая амурская Нефертити.
Катя в детстве хвостиком следовала за отцом. Любила смотреть, как он работает, хотя и ничего в этом не понимала: «Мне было главное, чтобы папа был рядом». Позировать для картин ей не нравилось — ребенку это казалось скучным, но зато она радовалась, когда картины с ней раскупали и увозили гости из Японии, Канады, Кореи.
«Классе в седьмом я сама посетила папину выставку и сделала фото возле каждого своего портрета. Тогда я поняла, что папа художник».
Иногда они с младшим братом и папой втроем залезали на крышу дома и ночью смотрели на небо.
«Отец все правильно делал. Отдал себя творчеству», — говорит Максим.
Но самому художнику сегодня кажется, что он был плохим родителем. «Ни у одного ребенка нету нормального образования — значит, плохой», — объясняет Лиханов. Его старшие сыновья работают строителями, Катя — продавщицей, и только Максим уехал в Сочи и стал шеф-поваром в ресторане.
Лиханов говорит, что много раз пытался бросить писать картины. Еще двадцать семь лет назад, в самом начале жизни в Сикачи-Аляне, он сжег все свои работы и альбомы с репродукциями, которые привез из Ленинграда. В печку отправилось даже немецкое издание о Жане Огюсте Доминике Энгре, в очереди за которым в Ленинграде он отстоял несколько часов.
«Просто был молодой дурачок. Книги тащил через весь Союз. Может, время было такое, девяностые годы. Тяжело всем было, а рисовать — это накладно. Много раз думал: зачем это народу надо, кому это надо».
Лиханов говорит, что не писал почти лет десять. Вместо этого делал статуэтки и посуду с национальными узорами, помогал оформлять местный музей и турбазу неподалеку от поселка. Если свои картины он называет только «рисованием», то здесь говорит определенно — это было «искусством». Возможно, он достиг результатов быстрее, потому что по национальности эвенк и резьба по дереву у него в крови.
«Но может, это я просто так думаю и вам мозги пудрю. В мире ни о чем нельзя сказать определенно», — улыбается Лиханов.
В конце концов он все равно вернулся к живописи.
«Я все отказываюсь от этого всего, а оно ко мне возвращается».
Что-то есть
Много лет назад Илья Лиханов уехал в Сикачи-Алян в поисках тишины. Но теперь она ему надоела. Сейчас Илья Дмитриевич ждет переезда в новую мастерскую в городе, которую ему выделили в хабаровском отделении Союза художников. Часть друзей рада за него, а часть опасается, что перемена места плохо скажется на картинах. Вдруг в городе он уже не будет писать так же хорошо?
«Детство», 2015. Холст, масло. 92,5 х 76,5 смФото: рисунок Ильи Лиханова
— Я думаю, созрею еще немножко, поднаторею, — смеется художник. — В городишке дело быстрее бы пошло. Надо же сообщаться с коллегами. Они же ребята шустрые — молодежь, они больше знают. Вот у них и поучусь.
Я спрашиваю, что не так с портретом Регины, маячащим в углу весь наш разговор.
— Да все в ней не то, все надо переделывать. — Художник выносит картину в центр мастерской. — Не могу найти адекватное душевное состояние, чтобы написать. Все приблизительно. Около ходишь, а наткнешься на то состояние, когда «Вот оно!» — и я закончу быстро. Я бы много работ написал, просто я хочу найти адекватное решение к каждой работе, а так, чтобы просто писать, это неинтересно. Если просто так писать, каждая будет напоминать предыдущую, а каждый день не похож на предыдущий.
Чтобы показать картины, в которых «что-то уже есть», Лиханов пытается выставить их под электрический свет — солнце пока его все равно перебивает. Ставит на мольберт картину с огромным розовым цветком. Включает лампочку.
— Красный, он начинает гореть. Видно? Когда свет электрический включаешь, он начинает светиться.
Цветок «перерезает» пополам красной жилой, растекающейся на стену за бутоном.
— И даже вот здесь… — Художник выдвигает картину с ледоходом.
Верхние, самые светлые мазки от лампы начинают светиться.
— Это самые последние лучи солнца, — объясняет Илья Дмитриевич.
Редактор — Владимир Шведов
Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!
